D. Charles
Absurde [esth.]
Д.Шарль
Абсурд как эстетическая категория
Rien n'a de sens: si tout ce qui est, la gestuelle humaine y compris, semble relever d'un mécanisme aveugle, il est impossible de se dérober au déferlement de l'absurde, du sentiment de “l'absence de toute raison profonde de vivre” (Albert Camus) ; au lieu de vivre sur l'avenir (“demain, plus tard, quand tu auras une situation, avec l'âge du [tu?] comprendras”), on “se situe par rapport au temps”, c'est-à-dire par rapport à la “ certitude mathématique” de la mort. L'absurde, ce n'est donc ni le monde ni le moi, c'est le “divorce” entre les deux : “il naît de leur confrontation”. |
Ни в чем нет смысла: (если все, что есть, включая сюда жестикуляцию человека, по видимости, исходит из слепого механизма), невозможно уклониться от вспышки абсурда, от чувства "отсутствия всякого глубокого смысла жизни" (Альбер Камю); на место жизни ради будущего ("завтра, позже, когда будет время, с возрастом ты поймешь") приходит жизнь, ориентированная на время, что означает - на "математическую уверенность" в смерти. Абсурд - это ни мир, ни я; это "развод" между ними: "он рождается из их противопоставления" |
L'œuvre d'art absurde, pour l'auteur du Mythe de Sisyphe, “naît du renoncement de l'intelligence à raisonner le concret. Elle marque le triomphe du charnel”. Elle “exige un artiste conscient de ces limites et un art où le concret ne signifie rien de plus que lui-même”. Ainsi, l'œuvre d'un Kafka n'est pas absurde : elle se soutient d'une inspiration religieuse qui l'ente sur l'universel ; on y trouve encore “des raisons de vivre, des raisons d'espérer” ; on n'y atteint pas à “la singulière grandeur que l'œuvre absurde exige”. Cette grandeur comment la cerner ? “Travailler et créer pour rien, sculpter dans l'argile, savoir que sa création n'a pas d'avenir, voir son œuvre détruite en un jour en étant conscient que, profondément, cela n'a pas plus d'importance que de bâtir pour des siècles, c'est la sagesse difficile que la pensée absurde autorise.” Mimer le non-sens, démultiplier les singularités, court-circuiter les illusions et les mensonges, cela requiert toute une ascèse. Le thème de l'absurde, par son caractère héroïque, renvoie sans doute à Pascal et à Kierkegaard, non moins qu'à Dostoïevski. |
Для автора "Мифа о Сизифе" произведение абсурдного (абсурдистского) искусства "рождается из отказа разума мыслить конкретное. Оно знаменует собой триумф плоти". Оно требует, чтобы художник "сознавал свои пределы", и чтобы в искусстве "конкретное более не означало ничего, кроме себя самого". В этом случае не являются абсурдными произведения Кафки: они опираются на религиозное вдохновение, которое выводит их к универсальному; в них можно найти "смыслы жизни, основания для надежды". Они не достигают "уникального величия, которого требует абсурдное произведение". Что это за величие? Работать и творить ради ничто, лепить из глины, знать, что у творения нет будущего, увидеть однажды свое творение разрушенным и знать, что, по большому счету, это не более важно, чем строить на века - вот какую трудную мудрость считает своей абсурдная мысль". Изображать бессмысленное, не множить единичности, накоротко замыкать иллюзии и обманы - для этого требуется высокая аскеза. Своим героизмом тема абсурда, несомненно, возвращает нас к Паскалю, Кьеркегору и Достоевскому. |
Sa teneur n'en est pas épuisée pour autant. |
Тем не менее, ее содержание этим не исчерпывается. |
N'y a-t-il pas déjà de l'absurde, mais étrangement nimbé de jubilation, dans les farces de Plaute et les parades médiévales, dans les nursery rhymes et les intermèdes shakespeariens, dans le Livre de l'Absurde d'Edward Lear (1846) et A travers le miroir de Lewis Carroll (1871), pour ne rien dire des spectacles d'Apollinaire et Alfred Jarry? Au théâtre, Ionesco et Beckett, Arrabal et Pinter, n'ont pas seulement exploré les mille facettes de l'impossibilité de communiquer, ils ont ramené l'espace scénique a l'espace de jeu hic et nunc et dénudé la représentation avec une allègre désinvolture. |
Может быть, это уже не абсурд, но праздник, несущий странный нимб: комедии Плавта и средневековые карнавалы, колыбельные песни и интермедии Шекспира, "Книга абсурда" Эдварда Лира (1846) и "К зеркалу" Льюиса Кэррола (1871), не говоря уже о спектаклях Аполлинера и Альфреда Жарри? В жанре театра Ионеско и Беккет, Аррабаль и Пинтер не только исследовали тысячеликую невозможность коммуникации, они свели пространство сцены к игровому пространству hic et nunc (здесь и сейчас) и с бодрой бесцеремонностью разоблачили представление. |
Et la musique ? Adam de Fulda la définissait, en 1490, comme une meditatio mortis ; formule austère, certes, dont l'écho résonne jusque dans Y Esthétique de Hegel. Mais songez a Erik Satie : on lui avait répété, dans sa jeunesse, qu'à 50 ans “il verrait” ; au jour de ses 50 ans, il n'a toujours “rien vu”. On peut parler de l'absurde avec la légèreté d'un Clément Rosset, montrant qu'une joie aérienne peut fort bien jaillir face au hasard, c'est-à-dire à un réel dépouillé de ses arrière-mondes ; face à un réel sans double, donc sans doublure : vécu “en direct”, parce que chacun y est acteur de sa propre vie. |
А музыка? В 1490 году Адам из Фульды дал ей определение: meditatio mortis (размышление о смерти). Это, конечно, суровая формула, эхо которой звучит вплоть до "Эстетики" Гегеля. Но подумайте об Эрике Сати: в молодости он повторял, что когда ему будет 50 лет, "он увидит", а когда ему исполнилось 50, он "так ничего и не увидел". Об абсурде можно говорить с легкостью, как Клеман Россе, показывая, как воздушная радость искрится перед лицом опасности, перед лицом реальности, лишенной своих "задних миров", перед лицом реальности без ее дубля, то есть "без дублирования" - прожитой "прямо", поскольку каждый в ней является актером собственной жизни. |
Rien de surprenant, en somme, dans l'évolution de Camus — un Camus actif, acteur, et non point seulement spectateur. Selon le témoignage de son maître et confident Jean Grenier, “il se défendait de penser que son essai [Le mythe de Sisyphe] résumât tout : il avait voulu simplement tirer les conséquences logiques d'une "philosophie de la non-signification"... Malheureusement, il en résulte qu'aucun jugement de valeur ne peut être retenu et cela lui paraissait impossible, toutes nos actions comportant des jugements de valeur. On a beau se dire que tout est permis, il y a des actions qu'on ne fera pas, des paroles qu'on ne reniera pas... Et il concluait : il y a un mythe absurde, il n'y a pas de pensée absurde”. |
В итоге, нет ничего удивительного в эволюции Камю - активного Камю, актера, а не просто зрителя. Согласно свидетельству его учителя и доверенного друга Жана Гренье, "он не хотел думать, что его эссе (Миф о Сизифе) подвело итог всему: он [в нем] только хотел проследить логические последствия некой "философии не-обозначения"... К сожалению, из этого следовало, что невозможно придерживаться никакого ценностного суждения, а это ему казалось невозможным, ибо все наши действия включают ценностные суждения. Напрасно говорить себе, что все позволено: есть действия, которых не совершают, есть слова, которых не отрицают... И он пришел к выводу: бывает абсурдный миф, но не бывает абсурдной мысли". |
• A. camus, Le mythe de Sisyphe, Paris, Gallimard, 1943. — D.H. cope, New Directions in Music, Dubuque, lowa; Wm C. Brown Publishers, 1984 (4th Edition). —J. grenier, Albert Camus, Souvenirs, Paris, Gallimard, 1968. — C. rosset, Logique du pire, Paris, puf, 1971. |
А. Камю. Миф о Сизифе. |
Encyclopédie
philosophique universelle. Les Notions, v. 1, pp. 14-15.
Перевод Е.Косиловой