ФРАНСУА ВИЙОН

 

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ПОЭТИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЙ

 

РИПОЛ КЛАССИК

Москва

1998

 

РОНДО

 

Зачем с подругой разлучила,

Скажи мне, смерть? На что ты зла?

Зачем безжалостна была?

Ты ярости не утолила?

Ты и меня лишила силы,

Когда невинную свела

В могилу.

 

Одно нам сердце век служило,

Одно двоим, и жизнь светла

Была, но дева умерла

И жизнь мгновенно превратила

В могилу.

 

XCV

А следующий Жан Корню, –

Ему былое завещанье

На новое переменю –

Он проявлял ко мне вниманье.

Пусть он вступает в обладанье

Мной снятым садом Бурийона,

Все вычистит, починит зданья,

Запоры, крышу – все законно.

 

XCVI

Раз нет замка – вор и украл

Мотыгу с ручкой от кирки.

И сокол птичку б не догнал.

Чтоб дом блюсти, нужны замки,

А я навесил там крючки,

Но рано вору ухмыляться –

Они достаточно крепки,

Глядишь и ночью пригодятся.

 

XCVII

Сент-Аманова жена,

Которой только Бог прощает

Все, в чем была и есть грешна,

Меня за нищего считает.

Так пусть кобылу получает,

Чтоб парой с «Мерином» была,

А к «Лошачихе» припрягает,

Как мужа, «Рыжего Осла».

 

XCVIII

Тебе же, сир Эсслен Дени,

В Париже ставшему судьею,

Пять бочек доброго ольни,

Что я, рискуя головою,

Спер у Тюржи порой ночною.

Пусть пьет, а тронется умом,

Разбавит пусть вино водою –

Вино не вносит счастья в дом.

 

XCIX

Мой адвокат Шарьё Гийом,

Ему дарю в знак уваженья

Мой меч, укрытый под бельем

(Маршану на обзаведенье

Дарил я то же). В пополненье

Его мошны дарю реал,

На Тампль в каком-то заведенье

Его на мелочь разменял.

 

C

Затем Фурнье, мой прокурор,

Получит щедро по труду.

Неужто в дырке луидор

Радетелю я не найду!

Он отводил всегда беду,

Был справедлив, клянусь Христом!–

Должны мы доброму суду

Всемерно отвечать добром.

 

CI

Пусть Жак Рагье «Большую кружку»

На Гревской площади возьмет.

Но не дарма, не за полушку –

Четыре кругляша внесет.

Пусть хоть штаны он продает,

Оставив только башмачишки,

А там, как хочет, так и пьет

Под вывеской «Сосновой шишки».

 

СII

А вот Лувьер и Меребёф, –

Я, уважая их повадки,

Им ни коров и ни быков

Не дам – им только птички сладки.

На мелкую охоту падки,

Имеет каждый по силку –

В них попадают куропатки

Из кухни тетки Мошеку.

 

CIII

Когда Тюржи меня отыщет,

Плачу за бочки серебром,

Но, чтоб найти мое жилище,

Быть нужно истым колдуном.

Сидеть в Совете городском

Права вручу как сын Парижа.

Крыть пуатийским языком

Обучен парой дев бесстыжих.

 

CIV

Они по моде разодеты,

Живут в Немож д’Ольгов Платить,

Меж Пуату с Бретанью где-то,

Точнее не определить,

Где довелось им проводить

Деньки свои. А я с ума

Не спятил, чтоб любовь забыть

И указать, где их дома.

 

CV

А стражнику Рагье, что ночью

Колотит громко в деревяшку,

Желаю я всю жизнь воочью

Вкушать березовую кашку.

Пусть вымажет свою мордашку

Тем, что Байи не хочет жрать,

Фонтан ему заменит фляжку,

Ведь кашу надо запивать.

 

CVI

Я, Принца дураков и дур

Приветствуя с огромной свитой,

Хочу, чтобы Мишо дю Фур,

И красноречьем знаменитый,

И песенкой давно избитой

«Красотка сердца моего»,

Вам послужил. Дурак набитый,

Он там смешон, где нет его.

 

CVII

Ста двадцати сержантам пешим

В лице Дени Решье с Валеттом,

Всегда от рвения горевшим

На страже и зимой и летом,

Чтоб отличить их перед светом,

Шнуры на шею обещаю

Надеть, пеньковые при этом,

Вот конным что дарить – не знаю.

Уже вторично Перроне,

Сынку побочному ла Барра,

Достойному отца вполне,

Дарю его, согласно дару

Крапленых карт, костяшек пару.

Чтоб на щите их намазюкать,

И лихорадочного жару,

Коль писать он начнет и пукать.

 

CIX

Я не хочу, чтоб мэтр Шоле,

Сбивая бочки и бочата,

Смысл жизни видел лишь в тесле,

Живя и вправду дубовато.

На инструмент свой небогатый

Пусть лучше выменяет шпагу

И с нею как солдат завзятый

Познает доблесть и отвагу.

 

СХ

Рыботорговцу Жану Лу, –

Он человек изящный, тонкий

И обожает дичь к столу, –

Как дар оставлю собачонку.

Она не обойдет сторонкой

Ни птицы на своем пути.

К тому же плащ, чтобы цыпленка.

Припрятав, мог он унести.

 

CXI

В делах заплечных ювелир,

Маэ – сто гвоздиков гвоздики

Ему дарю, а к ним имбирь;

От похоти слепой и дикий

Пусть в зад воткнет срамную пику,

Сосиску меж окороков,

Да так, что молоко при втыке

Невольно брызнет из сосков.

 

СХII

Отряду доблестных стрелков

Жана Руи из всех запасов

Вручаю волчьих шесть голов

(То мясо не для: свинопасов).

В вине дешевом, вроде кваса,

Пусть головизна отмокает, –

Отведаешь такого мяса,

И сразу разум отшибает.

 

CXIII

Жаркое жестче куропатки,

Жевать его одна надсада.

Его потребно есть в палатке,

Дрожа от холода_: и глада

Во время длительной осады;

И если б псы не рвали сдуру

Шкур, я б сказал, как врач, что надо

И завернуться в волчьи шукры.

 

CXIV

Гляжу на Робине Траская,

Как он, верша делишки ловко,

Не шаркает, себя таская,

А гордо шпорит полукровку.

Ему дарю свою шумовку

Из благородного металла,

Ведь для его экипировки

Одной ее и не хватало.

 

CXV

Пьерро Жирару, брадобрею

Из Бур-ла-Рена, две лохани

Дарю, пусть бегает резвее:

Вдвойне в лоханях всякой дряни,

Вдвойне и золота в кармане.

Шесть лет назад неделю мяса

Мне не жалел он. Врать не станет

Вам аббатиса из Пурраса.

 

CXVI

О нищенствующая братия!

Доминиканцы и бегинки,

Все, все, кого бы мог собрать я,

И тюрлюпин, и тюрлюпинка, –

Вам суп куриный, кус грудинки,

По два пирожных и кровать,

Чтоб в ней, укрывшись по старинке,

О созерцанье толковать.

 

CXVII

Не я кормлю, их угощают

Мамаши бойких байстрючат.

Так Бог обет им возмещает,

Что был во имя Бога взят.

Пусть жизнь веселую влачат

Особенно отцы в Париже:

Они и женщин веселят

Да и к мужьям тем самым ближе.

 

CXVIII

Жан де Пулье во время оно

Подверг их было осужденью,

Но на позор себе с амвона

Сам опроверг свои сужденья.

Матеолус их поведенье

С де Меном тщился осмеять, –

Что Церковь чтит, в благоговенье

Должны мы тоже почитать.

 

CXIX

Вот потому слуга покорный

Я им и словом и делами.

Смиряя свой характер вздорный,

Так низко кланяюсь, как в храме.

Чтобы глумиться над отцами,

Безумцем истым нужно быть!–

Смиренные со всеми нами,

Они жестоко могут мстить.

 

СХХ

Я завещаю брату Бату,

Хотя он честный кармелит,

Глубокий шлем и алебарду –

Пусть день и ночь на страже бдит,

Чтоб Детуска, жандарм-бандит,

Его наложницы не спер.

Старик, а с девочками спит,

Он вправду дьявол из Вовёр.

 

CXXI

А вот хранителю печати,

Чтобы упорно воск не мять,

Желаю, и наверно, кстати,

Воск со слюной перемешать:

Надавишь пальцем, и печать

Имеет самый лучший вид.

И может Секретарь гулять,

А всех других господь хранит!

 

СХХII

Отделанный со вкусом хлев

Я аудиторам построю

И кресла дам – трудись, присев,

Страдающий от геморроя.

За это пусть Массе, герою,

Хороший вставят фитилек,

Ведь это он, говно такое,

Спер пояс мой и кошелек:

 

CXXIII

Мэтр Франсуа де ла Вакри, –

Ему шотландский ворот дам

(Смотри, брат, шею не натри!),

В тот миг, как дали по шеям,

Чтоб рыцарем стал прежний хам,

Он проклинал святых и Бога,

Взывал к чертям и слал к чертям, –

Хоть постыдился бы немного.

 

CXXIV

Лорану с красными глазами,

Из-за того что мать с отцом

Вино глотали кувшинами,

Дарю мешок свой, чтоб тайком

Он слезы утирал рядном.

Будь он архиепископ Бурга,

Махал бы шелковым платком, –

Да только не по псу конурка.

 

CXXV

Мне прокурор в Суде церковном,

Мэтр Жан Котар, дела верша,

Штраф записал. С тех пор огромный

Долг тяготеет – два гроша.

Дениз, стереть меня спеша,

В судебную ввязалась битву.

Котара нет, его душа

Пусть примет от меня молитву.

 

БАЛЛАДА-МОЛИТВА

 

Почтенный Ной, родитель винограда,

И претерпевший, как во сне дурном,

От дочерей любовную осаду

В пещере Лот, оставшийся вдовцом

(Я не в упрек упомянул о том),

Архетриклин, познавший вкус нектара,

Прошу нижайше вас принять втроем

Хмельную душу мастера Котара.

 

Из вашего он вышел вертограда

И душу лучшим заливал вином,

Так неужель и выпивохе надо

Еще с игольным мучиться ушком!

Отличный лучник, пьяница притом,

Он и кувшин повсюду были пара.

Сеньоры добрые, впустите вечерком

Хмельную душу мастера Котара.

 

Частенько видел я, как, за ограду

Цепляясь, брел он сильно под хмельком.

Однажды шишку он набил – что надо!

Споткнувшись в лавке перед мясником.

Искать на этом свете и на том

Таких пьянчуг, что красного товара!

Впустите – слышите, как просит шепотком,

Хмельную душу мастера Котара.

 

Принц, не плевал он на пути земном,

Он все кричал: «Я гибну от пожара!»

Но жажду не могла залить вином

Душа земельная мастера Котара.

 

CXXVI

Затем я Мерлю молодому

Желаю, чтоб моей казной

Занялся – тратить по-пустому

Досуг я не желаю свой.

Меняла с щедрою душой

Даст за экю по три реала,

Шесть медяков за золотой, –

Влюбленным скупость не пристала.

 

CXXVII

Попав в Париж как на свиданье,

Узнал я про своих сирот:

Они растут и не бараньи

У них мозги. Ну, кто найдет

Других таких, кто вмиг поймет,

В чем заключается суть дела.

Их Монтилен к себе не ждет,

Они соображают зрело.

 

CXXVIII

Учиться надо б их послать.

Есть мэтр Ришье – учись, ребята!

Но как глагол «даю» спрягать

Им по грамматике Донато?

Вот распевать бы «Ave, злато»,

Как будто бы Марию чтут,

И жить привольно и богато,

Не так, как клирики живут.

 

CXXIX

Что-что, а этот стих им ведом!

Но, забегая наперед,

Скажу, постичь величье Credo

Им разума недостает.

И, чтоб набить ребятам рот,

Свой плащ порву я на две части,

Куплю пирожные и мед –

Мальчишки обожают сласти.

 

СХХХ

Чего б ни стоила их порка,

Желаю лучших им манер:

Разглажена любая сборка,

Перо на шляпе, кавалер

Так изогнется, например:

«Пардон! Ну что вы! Ничего-с!»

Толкует люд: «Из высших сфер,

Видать. Откуда что взялось».

 

СХХХI

Прекрасных, стройных, как тростинки,

Двух певчих, – им желал бы рая, –

Что распевают под сурдинку,

Я никогда не забываю.

Я, отблеск золота сжимая

В горсти, корысть свою отверг

И точно в срок им возвращаю

Долг, после дождичка в четверг.

 

СХХХII

Они пируют и гарцуют –

Мне это сердце веселит,

А тридцать – сорок лет минует,

И все иной воспримет вид.

Все будет так, как Бог велит.

И кто обидеть без причины

Их норовит, пусть затвердит,

Что из детей растут мужчины.

 

CXXXIII

«Осьмнадцать клириков» коллеж –

Я их устрою в бурсаки.

Захочешь, так не пей, не ешь,

Спи, как зимою спят сурки.

Очнувшись от такой тоски,

Проспавши юность, возраст милый,

Окажутся, как старики,

Почти перед своей могилой.

 

CXXXIV

Я при раздаче бенефиций

За них прошенье б написал,

Пусть их радетель обратится

Иль тот, кто за уши их драл.

Никто б вопрос не задавал:

С чего так хлопочу за них,

Узнав: с тех пор я весел стал,

Как матерей не вижу их.

 

CXXXV

Затем дарю Мишо Кольду,

А вместе с ним Шарло Тарану

Сто су (Вопрос: где их найду?

Ответ: падут, как с неба манна),

Сапожек пару из сафьяна –

Что обсоюзка, что опушка! –

Чтоб обратить вниманье Жанны

Или другой какой подружки.

 

CXXXVI

Затем сеньору де Гриньи

(Бисетром он уже владеет)

Дарю я башню де Байи.

Пусть все, что сгнило, что ржавеет,

Заменит он – не пожалеет.

А денег на ремонт такой

Достанет где и как сумеет, –

А у меня кошель пустой.

 

CXXXVII

Тибо, конечно, де ла Гарду…

Тибо? Ошибся, он ведь Жан.

Что дать, не обратясь к ломбарду

(Я год платил, а он был пьян, –

Лишь Бог рассеял сей дурман), –

Ему «Бочоночек» с подносом.

Женевуа, он – старикан

И как питух не вышел носом.

 

CXXXVIII

Мэтр Басанье, мастак великий

Судейских дел, не для борделя

Ему корзиночку гвоздики,

А вместе с ним и для Рюэля,

Мотена Жана и Рознеля –

Пусть в сердце обретут опору

И служат ревностней от зелья

Слуге святого Христофора.

 

CXXXIX

Ему же самому балладу

Для дамы, что прекрасней всех;

Амур принес ее в награду,

Когда средь рыцарских потех

Он, сняв доспехи, без помех

В Самюре всех опередил.

Столь ослепительный успех

Имели Гектор иль Троил.

 

БАЛЛАДА ДЛЯ РОБЕРА Д’ЭСТУТВИЛЯ

 

Аврора смотрит: сокол обиходный

Меж облаков, свершая круг, парит.

Беспечно жаворонок час восходный,

Резвясь, приветной песней веселит.

Упавши, сокол птицу закогтит.

Амур один так метко бьет стрелою,

Заранее внеся нас в свой рескрипт,

А посему быть вместе нам с тобою.

 

Души моей ты дамой благородной

Единожды назначенная быть!

Лавр да укроет нас правоугодный,

Олива горечь нам поможет смыть.

Разумно ли обычаи не чтить,

Ежели шел их верною стезею?

Заветов древних не переменить,

А посему быть вместе нам с тобою.

 

И я страдаю горечью бесплодной,

Какой судьба посмела уязвить.

Но верю я, что ветерок свободный

Развеет дым, не будет боль чадить.

Свое же семя как могу забыть.

И плод невинный, схожий так со мною!

Мне Бог предрек то поле бороздить,

А посему быть вместе нам с тобою.

 

Принцесса, вновь хочу я повторить:

Нам не делить сердца – свое, чужое.

Ты тоже можешь это подтвердить,

А посему быть вместе нам с тобою.

 

CXL

Пердрье, ни Франсуа, ни Жана,

Не осчастливлю нипочем,

Поскольку я и сам не стану,

Как им хотелось, богачом.

Был Франсуа моим дружком.

Но, будто бы играя в жмурки,

Злым, словно пламя, языком

Он и меня ославил в Бурге.

 

CXLI

Рецепт готовить фрикасе

Тайван мне не помог найти,

Хоть просмотрел я книги все,

Макер же, Бог его прости,

Что жарил дьявола в шерсти,

Чтоб пахнул тот отменно скверно,

Мне тут же дал. Любой прочти –

Я излагаю достоверно.

 

БАЛЛАДА ЗАВИСТНИКАМ

 

Смолу, селитру, арсеник сернистый

С расплавленным, клокочущим свинцом,

Что даже камень делает мучнистым,

Перемешать и сдобрить все притом

И щелоком, и желтым мышьяком,

Залить водой, в которой зад вонючий

Мыл прокаженный, заживо гниючий,

Добавить кровь дракона, пот сквалыг

И желчи волчьей, лисьей и барсучьей, –

Так жарится завистников язык.

 

В густой слюне, исторгнутой нечистым,

Беззубым, черным, пакостным котом,

Забывшим, что когда-то был пушистым,

Или больным водобоязнью псом,

Иль загнанным до смерти лошаком.

А можно в жиже, смрадной и тягучей,

Где долго возлежал кабан шатучий,

Вспухающий, как мерзостный гнойник,

От нечисти ползучей и летучей, –

Так жарится завистников язык.

 

В растворе сулемы, отраве истой,

Хлебнув которой, миг не проживем,

В той жидкости, зловеще кровянистой.

Что у цирюльника в тазу большом,

Позеленев, начнет чернеть потом;

В лоханях, где лежат пеленки кучей,

Чтоб отстирать с них детский кал липучий,

В горшках, что служат девкам как нужник

По всем борделям, где я гость бегучий, –

Так жарится завистников язык.

 

Любезный принц, и добрый, и могучий,

К подобным яствам явно не привык,

И не пытайся, сам себя не мучай,

Но с поросенком, прикажи на случай,

Зажарят пусть завистников язык.

 

CXLII

Балладу «Спор с Готье» гурману

Андрэ Куро я посылаю,

А вот к высокому тирану

Вопросов я не обращаю.

С ним ссорясь, – истина святая!–

Я ничего не изменю.

Когда живешь в домишке с краю,

Не попадешься в западню.

 

CXLIII

Готье же не боюсь нимало,

Ведь нам обоим не даны

Ни капиталы, ни вассалы,

Мы одинаково бедны.

Но он твердит, что мы должны

Довольны быть зимой и летом,

Мне ж бедность хуже сатаны.

Кто прав? Поговорим об этом.

 

БАЛЛАДА

 

(разногласия с Франком Готье)

 

В просторной комнате, циновками обитой,

С жаровней пышущей, на мягких тюфяках

Пузатый иерей с веселой сидонитой,

Что разодета в пух, раздета нагло в прах.

Подглядываю в щель, все на моих глазах:

И днем и ночью пьют глинтвейны и оршады,

Целуются, шалят; хохочут – нету слада,

То голые лежат, ведь слаще так любить.

И мне, чтоб одолеть тоску с досадой, надо

Жить в удовольствие – что лучше может быть.

 

Когда бы Франк Готье с женою деловитой

Вкусил всех этих благ с понятием в делах,

Он не признал бы жизнь на сером хлебе сытой

И лакомством чеснок, которым весь пропах.

Ни простоквашу их, ни варево в горшках

Принять я не могу за щедрость и награду.

Они гордятся тем, что спят посреди сада

Под розовым кустом? Зачем постель стелить?

Да, каждому своя дарована услада.

Жить в удовольствие – что лучше может быть.

 

Вся жизнь их – грубый хлеб, овес замешан с житом,

Напиток – круглый год водица в кувшинах.

И, если б вынуждал угрозой быть убитым

Вести такую жизнь меня смертельный страх,

Я предпочел бы смерть и медленно не чах.

Но раз Готье с женой любви предаться рады

В кустах шиповника, укрывших их от взгляда

Дурного – пусть!– не смею возразить,

Ведь если пахарь ты, в земле твоя отрада, –

Жить в удовольствие – что лучше может быть.

 

Достигнуть нужно, принц, согласия и лада,

Как я о том сужу, и всем бы так судить.

Твердили с детства мне, и я усвоил смлада:

Жить в удовольствие – что лучше может быть

 

CXLIV

Поскольку Библию познала

Катрин Брюйер, даю ей право,

Чтобы молитвой наставляла

Она и вся ее орава

Девиц испорченного нрава

Не на одре, а там, где в раже

Язвят налево и направо, –

На рынке полотна и пряжи.

 

БАЛЛАДА ПАРИЖАНКАМ

 

В карман не лезут за словцом,

Считается, венецианки,

Владели ловко языком

Все сводни, древние вакханки;

Ломбардки, римлянки, миланки –

Их всех не переговоришь, –

Пьемонтки и перуджианки,

Но на язык остер Париж.

 

Петь, разливаясь соловьем,

Горазды неаполитанки,

Трещат без умолку кругом

На всех наречьях иностранки:

Венгерки, немки и гречанки –

Их всех и в память не вместишь, –

И каталонки, и испанки,

Но на язык остер Париж.

 

Бретонка ищет слов с трудом,

Ей, как швейцарке, англичанке,

Не переспорить нипочем

С Пти-Пон торговки-горожанки,

Как ни эльзаске, ни фламандке

(Вон сколько перечислил, ишь!)

И даже из Кале гражданке –

Ведь на язык остер Париж.

 

Принц, остроумья парижанки

Ни с чем на свете не сравнишь.

Шумны, конечно, итальянки,

Но на язык остер Париж.

 

CXLV

Взгляни, то парой, то втроем

Сидят, сминая платьев сборки,

У церкви, за монастырем.

Прислушавшись к скороговорке,

Поймешь, что эти тараторки

Макробия не ставят в грош:

Идет такая переборка

Костей, что их не соберешь.

 

CXLVI

Монмартр – гора почти святая,

Ей, благочестьем обуян,

Я холм с аббатством завещаю,

Зовутся оба «Валерьян»,

И мой рескрипт, что в Риме дан, –

Грехов прощенье на полгода:

Входи любой из христиан

Туда, где нет мужчинам входа.

 

CXLVII

Служанок, слуг домов богатых

Зову ночной устроить пир

(Искать не будем виноватых!).

Пирог сюда, пирожных, сыр,

Вина – уж пир, так на весь мир.

Хозяевам пусть сладко спится,

А вы устройте свой турнир –

В осла сыграйте и ослицу.

 

CXLVIII

Я ничего девицам знатным,

У коих есть отец и мать,

Дать не могу. Став деликатным.

Служанкам все успел раздать.

Хотя для них как благодать

Была б и крошка. Как гостинца

Ее все продолжают ждать,

Дни проводя у якобинцев,

 

CXLIX

У целестинцев, картезианцев.

Хотя их образ жизни строг,

В отличие от голодранцев,

Даров им много выдал бог.

Кто наблюдать за ними мог,

С презреньем говорят: «Пастилки!»,

Но рацион их так убог,

Что недостоин и ухмылки.

 

CL

Марго-толстушка – посмотри!–

С лицом прелестным на портрете,

Она всегда, черт побери,

И на виду, и на примете.

(Она милей мне всех на свете,

А я всегда ее услада.)

И, если кто-то ее встретит,

Пускай прочтет мою балладу.

 

БАЛЛАДА ТОЛСТУШКЕ МАРГО

 

Вам кажется, я шут и идиот,

Раз я слуга у той, в кого влюблен?

В ней прелесть самый тонкий вкус найдет.

Ей щит и меч мой верный посвящен.

Повесы в дверь, я хвать горшок – и вон,

Тихонечко смываюсь за вином.

Хлеб, сыр, вода – все будет за столом.

Пресыщенным, скажу им: «Bene stat!»

А похоть вспыхнет, вновь прошу тайком

В бордель, где мы торгуем всем подряд.

 

Когда же ласки даром раздает

Моя Марго, я в сердце уязвлен,

Что душу, кажется, отдам вот-вот.

С нее срываю пояс, балахон

И ну чесать ее со всех сторон.

Она вопит: «Антихрист!» – и Христом

Клянется слезно честной быть потом

И больше не блудить. Тому и рад,

Печать под нос ей ставлю кулаком

В борделе, где торгуем всем подряд.

 

В постели мир с любовью настает.

Пуская ветры злей, чем скорпион,

Марго, смеясь, рукой мне шею гнет,

Кричит: «Го-го!» – и гонит под уклон.

Так, опьянясь, впадаем оба в сон.

И утром, похоть чуя животом,

Она садится на меня верхом,

Чтоб груш не мять, и плоский, словно плат,

Раздавлен, наслаждаюсь я грехом

В борделе, где торгуем всем подряд.

 

В мороз и дождь мне здесь и хлеб, и дом.

И жить блуднице нужно с блудником.

Любому лестно зрить себя в другом.

Ленивый кот – ленивей нет мышат.

Отребье любим – с ним мы и живем.

Нам честь не в честь, она здесь ни при чем,

В борделе, где торгуем всем подряд.

 

CLI

Я завещаю, чтоб Идола

С Бретонкой Жанной, две девицы,

Публичную открыли школу,

Где мэтров учат ученицы, –

Того лишь в Мэнской нет темнице.

Не нужно красных фонарей!

Ведь это самое творится

Везде и всюду меж людей.

 

СLII

Я завещаю, чтоб Жоли

Во исполнение желанья

Букет из роз преподнесли

Из сада моего страданья.

Ученье – лучшее даянье,

И потому-то мой наказ:

Анри, как знак благодеянья

Вручи их двести двадцать раз.

 

СLIII

Не знаю, что мне завещать

Отелю Дьё, другим больницам.

Не здесь же шутки расточать,

Не над больными же глумиться!

Всяк нищим уделить стремится

Остатки своего стола:

Я ел гуся, вот кость от птицы, –

Люд мелок, значит, мзда мала.

 

CLIV

Цирюльнику Колен Галярну,

Что рядом с травником живет,

Я завещаю: пусть из Марны

Он льдину в дом приволочет.

Кусок положит на живот

И, зиму ощутив при этом,

Так и лежит примерно с год,

Зато теплее станет летом.

 

CLV

Я не Подкидышам, заблудшим

Ребятам должен помогать.

Ходить к Идоле – самым лучшим

Им мнится в жизни. Там искать

И нужно их, чтоб преподать

Урок последний и простой.

Попробуйте меня понять

Разумной, трезвой головой.

 

ДОБРЫЙ СОВЕТ БЕСПУТНЫМ РЕБЯТАМ

 

CLVI

Вы, парни, думайте скорей,

Как роз на шляпах не лишиться.

С руками липкими, как клей;

Когда захочется спуститься

В долину воровства резвиться,

Представьте-ка житье-бытье:

Хоть чтил юстиции границы,

Но вздернут был Кален Кайё.

 

CLVII

Игра совсем не в три гроша.

Пусть проигравший твердо знает:

Здесь ставка – тело и душа,

И смерть с позором принимает.

Кто выиграл, не получает

И тот царицу Карфагена.

Пусть всяк заранее смекает,

За что платить такую цену.

 

CLVIII

еще есть истина одна.

Я с вами поделюсь советом:

Есть бочка – вылакай до дна,

Тяни вино зимой и летом

И денег не жалей при этом.

Кому б ты их оставить мог,

Навек прощаясь с этим светом?

Что дурно добыто – не впрок.

 

ПОУЧИТЕЛЬНАЯ БАЛЛАДА

 

Когда торгуешь буллами святыми,

Когда ты и мошенник и игрок,

Фальшивыми мухлюешь золотыми

И ждет тебя расплата – кипяток;

Когда ни вера, ни закон не впрок,

Когда ты – вор, слывешь совсем пропащим,

Куда несешь ты золота мешок?

В таверну, прямо к девочкам гулящим.

 

Цимбалы, лютня с шутками густыми,

Как будто их безумный шут извлек

Из рукава с полосками цветными;

На фарс с моралите, сбиваясь с ног,

Сбегаются село и городок;

Зернь, карты, кегли с тюхой проходящим,

Чтоб выиграть и тут же наутек,

В таверну, прямо к девочкам гулящим.

 

Позор, бесчестье, не встречаясь с ними,

Ты пашешь землю, мечешь сено в стог,

Возясь с мулами, с лошадьми своими,

Когда постигнуть грамоты не смог.

Играешь с ними – из пеньки в свой срок

Совьешь веревочку с усердьем вящим.

Чему дивиться, если труд утек

В таверну, прямо к девочкам гулящим.

 

Камзол расшит шнурами золотыми,

дырявый плащ, опорки, все мы тащим

Туда, где честно доят нас, как вымя, –

В таверну, прямо к девочкам гулящим.

 

CLIX

Друзья в гульбе, к вам обращаюсь,

Кто плотью тверд, но слаб душой:

Живите, тьмы остерегаясь,

Она покроет чернотой

Ушедших даже в мир иной.

Старайтесь жизнь прожить достойно

Во имя истины простой:

Коль умирать, умри спокойно.

 

CLX

Я в дом Пятнадцати по Двадцать

(А проще бы сказать – трехсот)

Слепых, куда бредет спасаться

Лишенный зрения народ,

Дарую – всяк меня поймет –

Очки большие без футляра:

Пусть различают, кто есть скот,

Где чистых, где нечистых пара.

 

CLXI

Здесь нету игр, не слышно смеха,

И чтоб деньжонок прикопить,

Ничто им, верно, не помеха,

На них могли б кровать купить,

Вино в большое брюхо лить,

Плясать, чтоб улица тряслась,

Но сколько праздника ни длить,

В конце останется лишь грязь.

 

CLXII

Вот я смотрю на черепа

Над братской ямою. Когда-то

Была бы знатная толпа:

Сановники епископата,

Чиновники из магистрата –

О всех я б мог поговорить,

Но кто тут вор, кто член палаты,

Теперь никак не отличить.

 

CLXIII

Те важно за столом сидели,

Те гнулись наподобье дуг,

Одни творили что хотели,

Других же сковывал испуг

И раболепствие. Как вдруг

В одну могилу загремели,

Где нету ни господ, ни слуг,

Где все одной достигли цели.

 

CLXIV

Теперь их нет. Бог взял их души,

И сгнили мертвые тела.

То был сеньор или чинуша

Иль дама знатная была.

Пусть ели с царского стола,

Им крем и рис ласкали вкус,

Забавы, шутки смерть смела, –

И да простит им все Иисус!

 

CLXV

Завет мой мертвым посвящен,

А потому оповещаю

Всех судей, регентов и трон:

Кто беззаконье отвергая

И блага обществу желая,

За право всех костьми бы лег,

Их примут, все грехи прощая,

И Доминик святой и Бог.

 

CLXVI

Что завещать Жаке Кардону,

Ума не приложу, но это

Не значит, что прошу пардону;

Вот разве только будет спета

Ему моя бержеронетта

С условьем: петь, но как певица

Марьон Патард, а слуха нету,

Иди подальше – по горчицу.

 

ПЕСНЯ

 

По возвращении из тюрьмы жестокой,

Где не расстался с жизнью я чуть было,

Завистница Фортуна осудила,

Не пожалела в горести глубокой,

Но и она про месть свою забыла

По возвращеньи.

 

А если безрассудно рассудила,

И я расстанусь с жизнью одинокой,

Пускай господь возьмет в свой дом высокий

Живую душу, что тюрьма хранила

До возвращенья.

 

CLXVII

Затем желаю я Ламеру,

Спознавшись с силой колдовской,

Чтоб он любимым был без меры

(Не соблазнившись ни одной –

Ни юной девой, ни женой!)

И с сотню раз был протаранен

За вечер, чтоб забыл покой

От зависти Ажье Датчанин.

 

CLXVIII

Дарю страдающим любовью –

К тому, что им Шартье принес,

Кропильницу при изголовье,

Наполненную солью слез,

С кропилом из цветущих роз,

А все за то, чтоб монотонно

Молитву каждый произнес

За упокой души Вийона.

 

CLXIX

Желаю мэтру Жаку Жаму,

Что копит, копит капитал:

Пускай берет любую даму

И столько, сколько их встречал,

Лишь в жены никого б не брал.

Кому ж наследство остается?

Раз это свинство, я б сказал, –

Пусть к поросятам и вернется.

 

CLXX

А вот курносый сенешаль

(Он как-то долг мой заплатил)

Пусть будет маршалом, не жаль!

И марширует что есть сил.

Ему брехни наворотил,

Чтоб он от скуки не подох,

Пока он палочки рубил, –

Кто петь горазд, тот в деле плох.

 

CLXXI

Даю я шевалье дю Ге

В пажи двух молодых ребят:

Вот Филибер, толстяк Марке,

Они стояли и стоят

На страже у закрытых врат

И были паиньки притом.

Увы! уволить их хотят –

Придется топать босиком.

 

CLXXII

Шапеллену я часовню

С тонзурою своей дарую –

Возможность здесь с уменьем ровня:

Пусть служит мессу, но «сухую».

Его без памяти люблю я,

Ему и свой приход отдам, –

Не хочет в душу лезть чужую,

Он исповедует лишь дам.

 

CLXXIII

Мои постигший побужденья,

Мэтр Жан Кале, известный плут,

Не видевший меня с рожденья,

Не знавший, как меня зовут,

Пусть на себя возьмет он труд

По пересмотру завещанья:

Вдруг да наследники сочтут

Невместными мои даянья.

 

CLXXIV

Перетолкует, истолкует,

Где посветлей, где потемней,

Перетасует, подтасует

Рукою опытной своей,

Хоть сам совсем не грамотей,

Но выразит, чтоб смысл был ясен

Иль темен – то ему видней,

А я заранее согласен.

 

CLXXV

А если кто-то отойдет

За это время в мир иной,

Пусть Жан Кале его найдет

И там вручит подарок мой.

Но если, завистью больной,

Он этот дар себе приветит,

То грешною своей душой

Сам перед Господом ответит.

 

CLXXVI

В Сент-Авуа, в капелле скромной,

Меня пусть тихо погребут

И только мой портрет огромный

Для лицезренья вознесут,

И то, коль дешево возьмут.

Гробница? Мрамор? Он тяжел

И весит далеко не пуд, –

Того гляди, провалит пол.

 

CLXXVII

Хочу, чтоб вкруг плиты моей

Без добавленья, исправленья,

Хоть углем, если нет кистей,

Напишут пусть стихотворенье,

А в нем без всякого стесненья

Да будет сказано о том,

Каким без преувеличенья

Я был всегда весельчаком.

 

ЭПИТАФИЯ

 

CLXXVIII

ЗДЕСЬ, В САМОЙ СКУДНОЙ ИЗ ХИБАР,

СТРЕЛОЙ АМУРА ПОРАЖЕН,

СПИТ БЕДНЫЙ, МАЛЕНЬКИЙ ШКОЛЯР,

ЧТО ЗВАЛСЯ ФРАНСУА ВИЙОН.

ХОТЬ НЕ БЫЛ ПАХАРЕМ РОЖДЕН,

НО – ТО ПРИЗНАЕТ МЛАД И СТАР –

СТОЛ, КОРОБ, ХЛЕБ – ВСЕ РОЗДАЛ ОН,

А БОГУ СТИХ ДИКТУЕТ В ДАР

 

BEPCET

(рондо)

 

СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ,

ПУСТЬ СВЕТ НАД НИМ ВОВЕК ПРЕБУДЕТ ЯСНЫЙ,

ОН И ПЕТРУШКИ НЕ ЖЕВАЛ, НЕСЧАСТНЫЙ,

И ДАЖЕ МИСКИ НЕ ИМЕЛ ПРОСТОЙ.

БЕЗБРОВЫЙ, ЛЫСЫЙ, С БРИТОЙ БОРОДОЙ,

БЫЛ К РЕПЕ ЧИЩЕНОЙ ЛИЦОМ ПРИЧАСТНЫЙ, –

СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ.

 

ЛОПАТОЙ НАПОДДАВ ПОД ЗАД

ХУДОЙ, ЕГО ПОСЛАЛ В ИЗГНАНЬЕ РОК УЖАСНЫЙ.

– Я В СУД ПОДАМ!– ВОСКЛИКНУЛ НЕСОГЛАСНЫЙ,

ПОДНЯТЬ ПЫТАЯСЬ НЕУМЕСТНЫЙ ВОЙ.

СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ.

 

CLXXIX

Хочу, чтоб колокол стеклянный

Ударил мощно, в полный глас,

И все сердца тоскою странной

Невольно дрогнули тотчас.

О колокол, он многих спас

От бед – грозы, ножей, пожара.

Звучал он часто как приказ,

И тут же прекращалась свара.

 

CLXXX

Четыре хлеба звонарям,

Полдюжины, коль будет мало!

Столь щедрыми и богачам

Быть как-то даже не пристало.

Щедрее камни лишь бросала

Толпа в святого. Вот Воллан,

Ему и жить осталось мало,

Второй же – Гард, конечно, Жан.

 

CLXXXI

Итак, чтоб кончить с делом этим,

Душеприказчиков моих,

Людей, что всех честней на свете,

Где сядешь, там и слезешь с них,

Нет, не бахвалов записных,

Хоть, видит Бог, есть чем гордиться,

Перечисляю шестерых.

Фермен, переверни страницу.

 

CLXXXII

Сам мэтр Бельфе, он первым будет в

Суде парижском менестрель.

Вторым? Уж пусть не обессудит

Мессир Гийом де Коломбель.

Конечно, если канитель

Им это вовсе не зазорна.

А третий? Жувениль Мишель.

Я всех троих прошу покорно.

 

CLXXXIII

Но если станут уклоняться,

Боясь расходов и долгов,

И потихоньку устраняться,

Я трех других назвать готов,

Достойных самых лучших слов:

Филип Брюнель, тут спору нет,

Он молодец из молодцов,

Затем Рагье, его сосед.

 

CLXXXIV

А третьим будет мэтр Жак Жам.

Все трое в благости сравняться:

Их души рвутся к небесам

И Бога потому боятся.

Они скорее разорятся,

Чем не исполнят мой завет,

И будут от души смеяться,

Коли на них управы нет.

 

CLXXXV

А регистратор завещаний,

По имени Тома Трико,

Молодчик, полный упований,

Он не получит ничего.

За счет его же самого

Я б рад был выпить. Будь пикета

Он мастер, я бы для него

Не пожалел «Дыры Перетты».

 

CLXXXVI

Невыносимые страданья:

То в бок стреляет, то в висок.

Душеприказчики в молчанье,

Всяк свой зажавши уголок,

Растянут саван. Приволок

Хоть маслица б для ламп дю Рю.

Торопит боль, настал мой срок.

Я всех людей благодарю.

 

БАЛЛАДА ПРОЩЕНИЯ

 

Я у монахов-нищебродов

Всех достославных орденов,

У ротозеев и юродов,

У шлюх, владелиц бардаков,

У щеголей и вахлаков,

У знающих, что за терпенье

Для узких нужно башмаков, –

У всех людей прошу прощенья.

 

У девок, что гостям в угоду

Грудь оголяют до сосков,

У скоморошьего народа:

У лицедеев и шутов,

У приручателей сурков,

У всех, кто ладит представленья

Под звон гремушек, бубенцов, –

У всех людей прошу прощенья.

 

Но не у ссученной породы,

Из-за которой – будь здоров!–

Грыз сухари почти с полгода.

Я не боюсь дерьмовых псов,

Я сам на них насрать готов,

Да вот болтаюсь в заточенье.

Итак, на брань не тратя слов,

Я у людей прошу прощенья.

 

Пусть молотилами цепов,

Дубинками без сожаленья

Считают ребра подлецов. –

Я у людей прошу прощенья.

 

БАЛЛАДА, КОТОРАЯ СЛУЖИТ ЗАКЛЮЧЕНИЕМ

 

Вот завершилось завещанье,

Что сочинил бедняк Вийон.

Прошу вас в красном одеянье

Быть на обряде похорон:

Любовью удостоен он

Великомученика доли,

Мошонкой клялся в том, пижон,

Решив покинуть мир юдоли.

 

Поверить в то есть основанье:

Ведь та, в кого он был влюблен,

Отправила его в изгнанье,

Как тварь какую выгнав вон,

Да так, что мчась на Руссильён,

Одежду в клочья, взвыв от боли,

Рвал о кусты и, оголен,

Решил оставить мир юдоли.

 

Так и закончились страданья:

В одни лохмотья облачен,

Скончался он, но в миг прощанья

Был вновь любовью уязвлен

Больней, чем если б был пронзен

Шпеньком от пряжки. Поневоле

Был этим всякий удивлен:

Ведь покидал он мир юдоли.

 

Принц, гордый кречет, посвящен

Будь в суть его последней воли:

Он выпил кварту морийён,

Решив покинуть мир юдоли.