Ян Шенкман
Mетаморфозы Святого Аквариума
|
Я покоряю города |
Джордж (Анатолий) Гуницкий -- культовая фигура. Его имя неразрывно связано с историей группы “Аквариум”, которую он и БГ затеяли в семьдесят втором. К середине семидесятых их пути разошлись. БГ через тернии собственного непрофессионализма, сдвинутого сознания и официозных рогаток пробирался к статусу рок-звезды. Гуницкий, вынырнув из “Аквариума”, получал медицинское образование, занимался театроведением, рок-журналистикой и, конечно, писал свои безумные тексты. Абсурдный и одновременно залихватский характер этих текстов вполне вписывается в митьковскую концепцию издательства “Красный матрос”, где и вышли в этом году стихи Гуницкого под названием “Крюкообразность”. На этом же лейбле в 1996 году выходили пьесы Джорджа “Метаморфозы положительного героя” и “До самых высот”. “Метаморфозы положительного героя”, написанные за одну ночь по спецзаказу Гребенщикова, в 74-м были сыграны на ступенях Инженерного замка музыкантами и околоаквариумной тусовкой. В новую книжку Гуницкого “Аквариумные стихи” вошли тексты из легендарного альбома “Искушение святого Аквариума”, из “Треугольника”, “Акустики”, а также “Грустит сапог под желтым небом”, “Пятнадцать голых баб”, “Блюз свиньи”... В общем, полный набор классики плюс то, что вошло в новый альбом “Аквариума”, целиком состоящий из песен на тексты Джорджа. Альбом этот, “Пятиугольный грех”, выпущен БГ под псевдонимом “Террариум” при участии Максима Леонидова, Чижа, Насти Полевой, Бутусова и Васильева из группы “Сплин”.
-- Анатолий Августович, начнем с неизбежного. Название альбома -- что оно означает в переводе на нормальный язык?
-- Был у меня такой текст -- “Пятиугольный грех”, короткий и очень странный. В “Крюкообразности” его нет, так как к моменту выпуска книжки я о нем просто забыл. Написан он году в 78 -- 79-м на улице Марата у Гребенщикова, где мы тогда целыми ночами рубились. Я там, видимо, придумывал какие-то четверостишия, несколько штук. Оказалось, что они были записаны и у Боба остались. И вот я каждый раз спрашивал его: а этот текст придуман когда, а этот, а этот? Он говорит: тогда-то и тогда-то. И только после того как песня вошла в альбом, моя память восстановилась.
-- Был такой период, когда ваши тексты было невозможно отличить от текстов Гребенщикова.
-- Серьезно?
-- Я имею в виду “Треугольник” и вообще начало восьмидесятых.
-- “Треугольник” -- особый случай. Там собраны очень специальные тексты и для меня и для Боба. Такие тексты невозможно писать всю жизнь. Я, собственно, тоже всю жизнь писал не только “Я покоряю города истошным воплем идиота”, писал нормальные лирические стихи. Другое дело, что я не стремился никогда их публиковать. Хотя, на мой взгляд, и там есть неплохие вещи. Позже БГ вставлял мои тексты в свои многочисленные альбомы, и всегда было видно, что они мои, а не чьи-то еще. В концерте Боб спел недавно мою “Друзья, давайте все умрем!” -- и народ стал подпевать ему довольно активно. Я был очень удивлен и одним и вторым фактом, даже одурел немножко.
-- Прошло 28 лет с тех пор, когда был основан “Аквариум”. Могла бы сейчас появиться команда с такими идеями, такой музыкой, таким отношением к жизни?
-- Навряд ли, эти вещи не повторяются. Времена сменились категорически, и, по-моему, не в лучшую сторону. Я внимательно слежу за развитием нашего рока. Знаю группы среднего возраста, да и молодые. Среди них много неплохих, но те, кто начинал в 70-е, остаются вне конкуренции. Хотя я субъективен, сам родом из тех времен.
-- Точка зрения-то общепризнанная. А причина в чем?
-- Причин много. Главная -- уровень мастерства.
-- Но ведь в те времена “Аквариум” был абсолютно непрофессиональной командой!
-- Как и “Алиса”, и “ДДТ”, и все, кто сейчас в корифеях. Мастерство ведь -- это не скорость передвижения пальцев по грифу и не вокальные данные. В личностях что-то было... Можно это называть харизмой или как-то иначе. Не то чтобы сейчас харизматические личности перевелись, но, видимо, их занимают другие идеи, не связанные с рок-музыкой.
-- Ваш интерес тоже перекинулся на что-то другое?
-- Нет, просто время идет, появляются новые ценности. В сорок шесть лет все это волнует гораздо меньше. Хотя и сейчас появляются и в Питере и за его пределами классные группы.
-- Например?
-- Например “Ночные снайперы”. Могу еще назвать “Вермишель оркестра”, это чисто инструментальный состав.
-- В “Вермишели”, насколько я знаю, переиграла половина аквариумных музыкантов. Что стало со всеми этими людьми: Горошевским, Фаготом, Дюшей, Гаккелем?
-- Ну что стало... Живут понемножку, занимаются своими делами. Саша Фагот приезжал недавно из Германии на СКИФ (фестиваль памяти Сергея Курехина). Он профи, классный музыкант, вот только разнесло его с годами неимоверно. И к тому же он мне сразу стал предлагать не то выпить, не то что-то курнуть. Я этого сейчас не делаю и отказался. Горошевский тоже жив и функционирует. Он даже пьесы мои хотел ставить. Театр у него есть, но нету денег. Про Гаккеля и Дюшу всем известно. Мы отличали друг друга по каким-то особым признакам. Компания была. Нам всем повезло с компанией.
-- Не жалеете, что расстались с “Аквариумом”?
-- Ничуть. Это был совершенно сознательный поступок с моей стороны. Я увлекся театром едва ли не раньше, чем музыкой. Если б я тогда не бросил ударные, может быть, стал бы неплохим барабанщиком и перкуссионистом. Какое-то время я даже ходил в музыкальное училище заниматься ударными, но и в те времена меня больше интересовала драматургия.
-- Нет у вас такого ощущения, что в семидесятые годы все шло само собой, по накатанному, а сейчас судьба дает сбои и надо прилагать неимоверные усилия, чтобы добиться в сущности очевидного результата?
-- Моложе мы были -- вот в чем дело. Не было болезней и прочей херни, которая человеку мешает заниматься творчеством. Да и в семидесятые не шло по накатанному. Совдеп, конечно, сильно мешал нашим замыслам.
-- Газеты писали, что весной 1996-го с вами произошел несчастный случай и здоровье ваше находится под угрозой.
-- История простая, как две копейки: меня избили, когда я шел домой, возле самой парадной, сняли с меня ботинки, взяли что-то еще. Потом ногами били по голове. Был апрель, а апрель у нас месяц довольно холодный. И вот я пролежал всю ночь без сознания на улице, а утром “скорая” забрала меня в больницу. Там констатировали сотрясение мозга и ампутировали мне два обмороженных пальца на ноге. Так что теперь я хромаю, а в холодное время года к этому добавляется еще целый ряд неприятных ощущений. Я даже подумывал уезжать из Питера на зиму или вообще переехать в теплые края, а может быть, и в другую страну. Все очень сложно: деньги нужны и так далее. Но скажу, что никакого патриотизма у меня нет ни к Питеру, ни к России вообще.
-- У рыбы тоже нет патриотизма по отношению к воде. Она просто в другой среде жить не сможет.
-- Согласен, но уж больно надоели вечные материальные проблемы, а теперь вот еще и здоровье. Материально там, может быть, тяжелее, но хоть нога не будет болеть.
-- На части тиража “Пятиугольного греха” стоит пометка, запрещающая продажу в Москве и Московской области. Почему?
-- Понятия не имею. Знаю только, что это не мешает ему продаваться в Москве.
-- У “Аквариума” с самого начала изо всех щелей петербургская специфика лезла. А какие у вас отношения с Москвой?
-- Никаких. Этим летом я был в Москве первый раз с 89-го года, когда ездил на концерт Сантаны. Я окончательно убедился в этот приезд, что Питер -- милый город, но по большому счету деревня. Никакая это, к чертовой матери, не культурная столица. Это все еще Ленинград, даже не Петербург. Даже лучшее, что появляется у нас, достаточно провинциально по сравнению с Москвой. Москва все-таки европейский город. Это сказывается на многих вещах и, естественно, на искусстве.
-- Странно слышать это. Ведь известно, что питерцы в отличие от москвичей истые патриоты своего города. А в московской богеме поездка в Питер уже давно приравнивается к художественной акции.
-- Ну, по поводу художественной акции -- это верно. Город наш сумасшедший и напичкан аномалиями не хуже знаменитой Кунсткамеры. Взять хотя бы белые ночи. Хотя вот сидели мы с Бобом в московском аэропорту. Времени половина одиннадцатого, светло. Я спросил: “Боб, что такое, почему здесь белые ночи?” Боб говорит: “Украли”.
Так вот, белые ночи плюс море это сумасшедшее, Петр чокнутый, который город построил здесь... Тоже, блин, нашел место для города. Все эти ненормальности сильно сдвигают сознание. Питеру поэтому органично присущи и психоделика, и абсурд, и гротеск.
-- При этом Москва никогда не испытывала недостатка в поэтах-иронистах. Чего не сказать о Питере.
-- Иронисты -- расплывчатое определение. Оно не объемлет всю палитру питерского абсурда. В Питере художественные эксперименты носят более случайный, неправильный характер, чем в столице. Взять хотя бы митьков, которых я считаю своими родственниками по абсурду. Очень милые люди, неправильные, как и весь этот город. Или Олег Григорьев, покойный ныне. Замечательный был поэт.
-- Абсурдность мира и искусства, которое за ним наблюдает, очевидна. Но если в этом нету логики, значит, жизнь сошла с ума и ее невозможно понять.
-- Жизнь сошла с ума -- это бесспорно. Человек рождается и умирает -- разве это не абсурдно по большому счету?
-- Но если все нагромождение событий между рождением и смертью случайно, значит, нет никакой надежды и деваться практически некуда.
-- Деваться, конечно, некуда, и никакой логики в абсурде не существует. Но смысл, если он тебе уж так необходим и ты без него не можешь, есть. Он как раз и находится в этом нагромождении событий, в каждом из них. А абсурд, о котором мы говорим, -- лишь инструмент сознания, необычный взгляд на то, что мы каждый день видим и не замечаем.
Абсурдистские дела, дадаизм, сюрреализм и прочие милые моему сердцу заморочки позволяют взглянуть на мир с необычной точки зрения, но они не делают его лучше. Литература и искусство вообще не для того существуют, чтобы сделать мир лучше. Согласны?
-- Не очень. Сделать мир лучше -- задача вполне традиционная для русской литературы. Когда читаешь обэриутов, нормализуется пульс и поднимается настроение.
-- Не знаю, не знаю. Я никогда особенно не любил Хармса и Заболоцкого, больше Беккета читал, Ионеско...
Масса абсурда есть у Чехова и у Маяковского, когда он еще был вменяем. Но в России, может быть, самой абсурдной стране на свете, с театром абсурда все-таки не сложилось. Может, потому что мы привыкли воспринимать все слишком всерьез, не знаю. Как театровед я могу рассуждать бесконечно на эти темы...
-- Вернемся к “Аквариуму” и его истории. Кто из двоих придумал в семьдесят втором это загадочное название, вы, конечно, не помните?
-- Почему не помню? Прекрасно помню. Мы с Бобом очень долго думали, как назвать группу. В этих раздумьях поехали в Купчино, где я посмотрел в окно и увидел пивбар “Аквариум”. Обратил внимание Боба, он остался доволен. Был список названий, довольно бредовых, даже стыдно их тут приводить, но остановились на этом. Слова загадочным образом определяли многое в нашей тогдашней жизни. Да и вообще: как вы яхту назовете, так она и поплывет. И она поплыла.
-- Значит, есть какая-то логика, если все получилось и случайно увиденное слово выросло длиной в жизнь?
-- Логика есть, не спорю. Беда только в том, что ее не разымешь на составляющие. И видна она, как правило, только задним числом.
-- Когда вы думаете об “Аквариуме” семидесятых, какая картинка возникает перед глазами?
-- Картинки разные, про одну могу рассказать. Был период в 1974 году, когда я отдыхал в Сестрорецке, много гулял и нашел на заливе большой красивый остров, где не было ни одного человека. Я сказал об этом острове Бобу и ребятам. Боб потом назвал его островом Сент-Джорджа в мою честь. Мы там очень много времени провели. Это место позволяло нам выключиться из окружающей мутотени. Было тепло, июль, август, и мы голые там ходили. Ну вот, а потом там сделали санаторий...
Эта история не имеет ни логики, ни конца. Будем считать, что острова этого уже нет, что он остался только в воспоминаниях и в песне с альбома “Аквариума” того же 74-го года.
|
Друзья, давайте все умрем -- Друзья, давайте будем жить, |
P.S.: А потом, спустя несколько дней после нашего разговора, из Питера пришло известие о смерти Дюши -- Андрея Романова. Он умер на сцене во время концерта своей новой группы “Дюша-групп”. Я позвонил Гуницкому. Он долго молчал в трубку. А потом сказал: “Я только что с похорон вернулся... Я недавно слышал его последние песни. Они очень сильные. Они обязательно должны выстрелить!.. Господи, я же Дюшу знал еще до “Аквариума”. Целую жизнь... Он никогда не останавливался”.