Перевод с французского - Б. Скуратов,
П. Хицкий («Понятие траты»)
Редакция перевода - К. Голубович, Ю. Подорога

Батай Ж.

Проклятая долл. Пер. с фр. М.: Издательство "Гнозис",
Издательство "Логос". 2003- - 208 с.

Оглавление:

ПРОКЛЯТАЯ ДОЛЯ ...7

Предисловие ...9
Часть первая:

Теоретическое введение ... 15

i. Смысл общей экономии ... 15

ii. Законы общей экономии ...23
Часть вторая:

Исторические данные I.

Общество ритуального потребления ...39

i. Жертвоприношения и войны у ацтеков ... 39

ii. Дар соперничества ("потлач") ...55
Часть третья:

Исторические данные II.

Общество военной предприимчивости

и общество религиозной предпримчивости ...71

i. Завоевательное общество: ислам ...71

ii. Безоружное общество: ламаизм ...82

Часть четвертая:
Исторические данные III. Индустриальное общество ...101

I Истоки капитализма и Реформация ...101

ii. Буржуазный мир ... 115
Часть пятая:

Современные данные ... 129

i. Советская индустриализация ...129

ii. План Маршалла ... 152
Примечания -175

ПОНЯТИЕ ТРАТЫ -183

От редакции ...207

Приложение
ПОНЯТИЕ ТРАТЫ

1. Недостаточность классического
принципа полезности

Всякий раз, когда для дискуссии основополагающее значе-
ние имеет слово польза, иными словами, когда обсуждается
вопрос, касающийся самой сути жизни человеческих
обществ, можно утверждать следующее: кем бы ни были
спорящие и каких бы мнений они ни высказывали,
дискуссия обязательно минует суть дела и фундаменталь-
ный вопрос ускользает. В действительности ни одна из более
или менее разнообразных современных концепций не по-
зволяет корректно определить, что человеку полезно. Этот
пробел следует уже из того факта, что спорящие всякий раз
вынуждены - в высшей степени неоправданно - прибегать
к принципам, которые они пытаются расположить по ту сто-
рону пользы и удовольствия: честь и долг лицемерно при-
меняются в операциях, где речь идет о денежной выгоде, а
Дух, не говоря уже о Боге, служит для прикрытия
интеллектуальной несостоятельности некоторых личностей,
отказывающихся принять какую бы то ни было законченную
систему.

Тем не менее, на практике такие очевидные трудности
никого не смущают, а обыденное сознание, на первый взгл яд,
не может противопоставить классическому прин ци п у 11 < > * i < -i
ности, а именно - так называемой материальной пол с: ни» гм,
- ничего, кроме отговорок. Теоретически целью м.гп ри.нн,
ной полезности является удовольствие - по л ими. ш и< и-п \ м<
ренной форме,чрезмерноеудовольствие мошнч.ии и i. п. »м
тологическое. И полезность ограничиваете-л, < с мм к н1 • и «ни i

щт

приобретением (на практике - производством) и сохранени-
ем благ, а с другой - воспроизводством и сохранением чело-
веческой жизни (к этому, правда, добавляется еще борьба со
страданием, сама важность которой отмечает негативный
характер принципа удовольствия, теоретически положенно-
го в основание). В целой серии количественных представле-
ний, связанных с этой плоской и не выдерживающей критики
концепцией существования, всерьез вызывает споры только
вопрос о воспроизводстве: поскольку есть риск, что чрезмер-
ное возрастание числа живущих сократит долю индивида. Но
любое суждение о социальной активности в целом подразу-
мевает принцип, по которому всякое частное усилие законно,
только если оно сводимо к фундаментальным потребностям
производства и сохранения. Удовольствие же - идет ли речь
об искусстве, дозволенных излишествах или игре - в расхо-
жих умствоваг [иях в конечном счете понимается какуступка,
оно сведено к отдыху, роль которого - вспомогательная. То
есть самая существенная часть жизни представлена как ус-
ловие - иногда даже как достойное сожаления условие - про-
изводственной активности общества.

Правда, эта убогая концепция всякий раз опровергается
личным опытом - когда дело касается молодого человека,
способного безрассудно расточать и разрушать. Но расточая
и разрушая себя, безотчетно и безудержно, даже тот, кто со-
храняет еще здравомыслие, не знает причину этого или же
воображает себя больным; он неспособен оправдать свое
поведение полезностью, и ему не приходит в голову, что об-
щество, как и он, может быть заинтересовано в значитель-
ных убытках, в катастрофах, которые провоцируют, в соот-
ветствии со строго определенными потребностями, вне-
запные депрессии, кризисы тревоги и, в конечном счете,
некое оргиастическое состояние.

Таким образом, противоречие между расхожими соци-
альными концепциями и реальными потребностями обще-
ства самым удручающим образом свидетельствует о недале-
кости мнения, согласно которому отец противостоит удов-
летворению потребностей сына, находящегося на его попе-
чеиии. Если следовать этому мнению, то сын не может вы-
разить свою волю. Полунедоброжелательная заботливость
отца распространяется на жилье, одежду, продовольствие, в
крайнем случае на некоторые безобидные развлечения. Но
сын не имеет права даже говорить о том, что бросает его в
дрожь: он обязан показывать отцу, что никогда не испыгы-
ваетужаса. Если это мнение верно, можно только пожалеть
о том, что сознательное человечество остается несовершен-
нолетним: оно признает за собой право приобретать, сохра-
нять или разумно потреблять, но в принципе исключает не-
производительную трату.

Правда, это исключение поверхностно, и оно настолько
же не влияет на практическую деятельность, насколько зап-
реты не ограничивают сына, который все равно предается
непристойным забавам, как только остается без отцовского
надзора. Человечество может сколько угодно позволять выд-
вигать на свой счет избитые концепции пустого родительс-
кого самодовольства и слепоты. На практике оно все-таки
удовлетворяет свои потребности в безудержной дикости, и
более того, непохоже, что оно в состоянии существовать
иначе, как на пределе ужаса. К тому же, стоит только человеку
понять, что он не укладывается в официальные или близкие
к официальным рамки, стоит только ему ощутить притяга-
тельность того, что обрекает его на разрушение устоявшихся
авторитетов, трудно поверить, что образ безмятежного и со-
образующегося с его расчетами мира останется для него чем-
либо, кроме удобной иллюзии.

Стало быть, трудности, которые могут встретиться в раз-
витии концепции, не руководствующейся рабским модусом
отношений отца с сыном, не являются непреодолимыми.
Можно допустить историческую необходимость смутных и
обманчивых образов, предназначенных для большинства,
которое действует, только при толике заблуждения (для
большинства это заблуждение - что-то вроде наркотика), -
большинства, которое, к тому же, при любых обстоятель-
ствах отказывается узнавать себя в той путанице, что возни-
кает из-за человеческой непоследовательности. Крайнее уп-
рощение - единственная возможность для необразованных
или малообразованных слоев населения избежать уменьше-
ния агрессивности. Но было бы трусостью принять за предел
познания убогие, нищенские условия, в которых сформи-
рованы такие упрощенные образы. И если на деле более при-
страстная концепция обречена оставаться эзотеричной, если
эта концепция как таковая сразуже сталкивается с болезнен-
ным отвращением, следует сказать, что подобное отвраще-
ние - не что иное, как стыд поколения, где взбунтовавшиеся
сами боятся шума собственных слов. И следовательно, при-
нимать эти слова в расчет невозможно.

2. Принцип потери

Человеческая деятельность полностью не сводима к процес-
сам производства и сохранения, а в потреблении следует
различать две отдельные стороны. Первая сторона, сводимая
к производству и сохранению, представляет собой исполь-
зование индивидами данного общества необходимого им
минимума для сохраненияжизни и продолжения производ-
ственной деятельности: таким образом, речь идет просто о
фундаментальном условии возможности этой деятельнос-
ти. Вторая сторона - это так называемые непроизводитель-
ные траты: роскошь, траур, войны, культы, возведение бес-
полезных монументов, игры, зрелища, искусства, перверсив-
ная сексуальная активность (д ля которой рождение детей не
является целью) - предоставляют достаточно примеров де-
ятельности, цель которой, по меньшей мере в примитивных
условиях, заключается в ней самой. Однако для этих непро-
изводительных форм необходимо оставить название тра-
ты, исключив из нее все способы потребления, так или иначе
служащие производству. Хотя во многих перечисленных
выше формах всегда можно противопоставить одну сторо-
ну потребления другой, они представляют собой некую це-
лостность, характеризующуюся тем, что в каждом случае
упор делается на потерю, которая должна быть как можно
большей, для того чтобы деятельность приобрела свой под-
линный смысл.

Очевидность принципа потери, то есть необусловленной
траты, насколько бы он ни противоречил единственно ра-
циональному в узком смысле этого слова экономическому
принципу расчетного баланса (траты, регулярно компенси-
руемой приобретением), можно показать при помощи
небольшого количества примеров из повседневного опыта:

1) Недостаточно, чтобы украшение было ослепительно
прекрасным - в этом случае его легко можно было бы заме-
нить подделкой: для того чтобы бриллиантовое ожерелье
выглядело потрясающе, ради него необходимо пожертвовать
состоянием. Это следует соотнести с символической ценно-
стью, какую украшения, как правило, имеют в психоанализе.
Когда бриллиант в сновидении получает значение экскре-
ментов, речь идет не просто об ассоциации по контрасту: в
бессознательном украшения, каки экскременты, - проклятая
материя, вытекающая из раны, частицы самости, предназ-
наченные к показному жертвоприношению (в действитель-
ности они служат роскошными подарками, нагруженными
значением половой любви). Именно эта функция украше-
ний требует их огромной материальной ценности и только
она объясняет тот факт, что подделкам, пусть даже прекрас-
нейшим, придают мало значения и они почти не употреб-
ляются.

2) Культы требуют кровавого расхода людей и животных
в жертвоприношении. А жертвоприношение (sacrifice) - не
что иное, как производство вещей сакральных (sacrees).

С первого взгляда видно, что вещи становятся сакраль-
ными именно благодаря утрате: в частности, успех
христианства следует объяснять значимостью темы
позорного распятия сына Божьего, которое дает человечес-
кой тревоге изображение беспредельной утраты и падения.

3) В различных игровых состязаниях потеря, как правило,
происходит в более сложных условиях. Значительные сум-
мы тратятся на содержание помещений, животных, машин
и людей. Чтобы вызвать чувство ошеломления, энергия рас-
точается насколько это возможно, во всяком случае - с бес-
конечно большей интенсивностью, чем на производство.
Опасность смерти здесь неизбежна, и даже напротив, состав-
ляет объект сильного бессознательного влечения. Кроме того
состязания порою служат поводом для публичного вручения
наград. Собираются огромные толпы: их страсти чаще всего
бушуют без всякой меры, и потери безумных сумм обеспе-
чиваются в форме пари. Правда, такое денежное обращение
выгодно небольшому количеству профессиональных игро-
ков, но это не мешает рассматривать его как реальные рас-
ходы на страсти, разгулявшиеся благодаря самим состязани-
ям. К тому же оно приводит огромное количество делающих
ставки к потерям, непропорциональным их средствам; эти
траты часто доходят до такой степени безумия, что един-
ственный исход для многих игроков - тюрьма или смерть.
Кроме того, в зависимости от обстоятельств, различные спо-
собы непроизводительной траты могут быть связаны с гран-
диозными состязательными зрелищами - подобно тому как
элементы, оживляемые собственным движением, вовлека-
ются в еще больший поток. Со скачками, например, связаны
процессы социальной классификации по принципу роско-
ши (достаточно вспомнить о су1цествовяниижокейскихклу-
бов) и показное производство все новых роскошных и мод-
ных изделий. К тому же нужно отметить, что весь комплекс
трат, представленный современными скачками, ничтожен
по сравнению с причудами византийцев, связывавшихс кон-
ными состязаниями всю публичную деятельность.

4) Произведения искусства с точки зрения траты следует
разделить на две большие категории, первую из которых со-
ставляют архитектура, музыка и танец. Эта категория
предполагает реальные траты. Однако скульптура и
живопись, если не принимать в расчет использование мест
для церемоний и зрелищ, вводят в саму архитектуру
принцип второй категории - символической траты. В свою
очередь, музыка и танец могут легко получить внешние
значения.

Литература и театр, составляющие вторую категорию, в
своей высшей форме вызывают тревогу и ужас путем
символического представления трагической потери (упадка
или смерти); в своей низшей форме они вызывают смех
путем представления, чья структура аналогична первой, но
исключает некоторые элементы соблазна. Слово поэзия,
применяемое к наименее смягченным, наименее интеллек-
туализованным формам, в которых выражается потеря,
может рассматриваться как синоним траты: действительно,
оно точнее всего указывает на творение посредством потери.
Его смысл, таким образом, соседствует со смыслом жерт-
воприношения. Правда, само слово поэзия может применять-
ся в своем точном смысле только к крайне малому остатку
всего того, что оно обычно обозначает, и из-за отсутствия
такого изначального ограничения могуг возникнуть еще
более опасные смешения; однако в этом кратком изложении
невозможно говорить о бесконечно разнообразных грани-
цах между вспомогательными образованиями и остаточным
элементом поэзии. Проще всего отметить, что для редких
человеческих существ, обладающих этим началом, поэтичес-
кая трата перестает быть символической по своим послед-
ствиям: в какой-то мере репрезентативная функция затра-
гивает саму жизнь того, кто совершает поэтическую трату.
Она обрекает его на самую обманчивую деятельность, на
нищету, на отчаяние, на преследование зыбких теней, что
не дает ему ничего, кроме ярости и головокружения. Зачас-
тую владеть словом можно только в потере себя самого,
будучи вынужденным выбирать между исходом, который
делает из человека отверженного, настолько бесповоротно
оторванного от общества, насколько отбросы отделены от
обыденной жизни, и отречением, цена которого - посред-
ственная деятельность, подчиненная вульгарным и поверх-
ностным потребностям.

3-Производство, обмен и непроизводительная трата

Таким образом, мы показали, что трата существует и
обладает определенной социальной функцией. Рассмотрим
теперь ее отношения с противоположными ей функциями
производства и приобретения. Эти отношения непосред-
ственно предстают как взаимоотношения цели и полезнос-
ти. И если верно, что производство и приобретение, меняя
форму по мере развития, вводят еще и переменную, знание
которой является необходимым для понимания историчес-
ких процессов, все равно они - лишь средства, подчиненные
трате. Какой бы ужасающей ни была человеческая нищета,
ее влияния на общество никогда не было достаточно для
того, чтобы забота о сохранении, наделяющая производство
видимостью цели, взяла верх над непроизводительной
тратой. Для сохранения этого преимущества траты нищета
исключается из всей социальной активности властью тра-
тящих классов: и у нищих нет другого способа войти в круг
власть имущих, кроме революционного уничтожения тех
классов, которым принадлежит власть, то есть кровавой и
ничем не ограниченной социальной траты.

Второстепенный по отношению к трате характер произ-
водства и приобретения ярче всего проявляется в примитив-
ных экономических институтах, так как обмен в них еще
трактуется как "роскошная" потеря передаваемых объектов:
обмен в своей основе предстает здесь как процесс траты, ис-
ходя из которой разворачивается процесс приобретения.
Классическая экономика воображала, что примитивный
обмен происходит в форме меновой торговли: и у нее дей-
ствительно не было никаких причин полагать, что такой
способ потребления, как обмен, может иметь источником не
потребность в приобретении, которой он обеспечивается
сегодня, но, напротив, потребность в разрушении и потере.
Традиционная концепция происхождения экономии
потерпела крах лишь недавно, настолько недавно, что масса
экономистов продолжает бездумно считать меновую
торговлю "бабушкой" коммерции.

Противостоящая искусственному понятию меновой
торговли архаичная форма обмена была обнаружена Мос-
сом и описана как потлачсамо слово заимствовано у ин-
дейцев Северо-запада Америки, практикующих наиболее
примечательный тип потлача. Аналогичные институты или

их следы были найдены практически повсюду.

Потлач тлинкитов, хайдов, цимшианов, квакиютлей
северо-западного побережья всерьез изучался с конца XIX
века (но тогда его еще не сопоставляли с формами архаич-
ного обмена в других странах). Наименее развитые из этих
американских племен практикуют потлач в тех случаях,
когда изменяется положение человека, - при инициации,
браке, похоронах, - но даже в наиболее развитых племенах
он всегда неотделим от праздника, происходит ли он по
случаю этого праздника или сам служит для него поводом.
Потлач исключает любое выторговываниеи как таковой ос-
новывается на дарении значительных богатств, публично
предлагаемых с целью оскорбить и обязать соперника,
бросив ему вызов. Ценность обмена дарами возникает из того
факта, что получивший дар, чтобы стереть нанесенное ос-
корбление и принять вызов, в дальнейшем должен удовлет-
ворить наложенные на него во время принятия дара обяза-
тельства - ответить более ценным даром, иными словами,
отдать с лихвой.

Но дар - не единственная форма потлача; бросить вызов
сопернику можно и зрелищным разрушением богатств.
Именно эта форма потлача сходна с религиозной жертвой -
с разрушениями, посвященными - в теории - мифическим
предкам одариваемых. Например, еще не так давно случа-
лось, что вождь тлинкитов представал перед своим сопер-
ником, чтобы зарезать перед ним несколько своих рабов. К
определенному времени соперник отвечал ему на это еще
более масштабным убийством. Чукчи крайнего Северо-вос-
тока Сибири, у которых тоже встречаются институты, ана-
логичные потлачу, режут ценных собак целыми упряжками,
чтобы поразить и унизить другую группу. На Северо-западе
Америки разрушения доходят до того, что сжигаются целые
селения, уничтожаются флотилии каноэ. Слитки меди с ге-
ральдическими знаками, что-то вроде монет, которым
иногда придают такую условную ценность, что они означают
огромное состояние, уничтожаются или выбрасываются в
море. Исступление самого праздника неизменно сопутствует
изничтожению собственности и нагромождению даров,
цель которых - произвести впечатление.

Выгода, неизменно вмешивающаяся в эти операции - в
форме обязательного избытка во время ответного потлача,
- позволяет утверждать, что в истории происхождения
обмена процентный заем должен заменить меновую
торговлю. Действительно, нужно признать, что способ,
каким приумножается богатство в цивилизациях потлача,
напоминает кредитную инфляцию банковской цивилиза-
ции: а именно, невозможно сразу использовать все богатства,
которыми владеют дарители, поскольку одариваемые
принимают на себя ответные обязательства. Но это
сравнение имеет для потлача вторичный характер.

Именно эта структура потери как приобретения собствен-
ности - из которой проистекают благородство, честь, место
в иерархии - придает институту потлача значительную цен-
ность. Дарение должно рассматриваться как потеря, а сле-
довательно, как частичное разрушение: желание разрушать
отчасти передается одариваемому. В бессознательных фор-
мах, описываемых психоанализом, оно символизирует экс-
кременты, сами по себе имеющие отношение к смерти в силу
фундаментальной связи с анальным эротизмом и садизмом.
Экскрементный символизм слитков меди с геральдически-
ми знаками, составляющих на Северо-западе объекты дара
par excellence, основывается на очень богатой мифологии. В
Меланезии, например, даритель выбирает ценные подноше-
ния и бросает их под ноги вождю соперничающего племени,
словно свои испражнения.

Приобретение - это только нежелательный результат (по
крайней мере в той степени, в какой импульсы, одушевляв-
шие эту деятельность, все еще оставались примитивными)
процесса, имеющего противоположную направленность.
"Идеалом, - отмечает Мосс, - было бы одарить потлачем,
который не будет возвращен". Этот идеал реализуется в
некоторых разрушениях, каковые по обычаю не требуют
возмещения. С другой стороны очевидно, что, в каком-то
смысле, заранее вовлекая плоды потпача в новый потлач,
архаичный принцип богатства не предполагает какого-либо
послабления, которое последовало бы в результате развития
скупости на последующих стадиях: богатство предстает как
приобретение в качестве власти, приобретенной богатым
человеком, но оно целиком предназначено для потери в том
смысле, что эта власть характеризуется как власть терять. И
только благодаря потере с богатством связаны честь и слава.

Как игра, потлач противоречит принципу сохранения: он
кладет конец стабильности богатства, существовавшей в то-
темической экономике, где владение передавалось по
наследству. Активность избыточного обмена как источника
собственности заменила наследование чем-то вроде риту-
ального покера в его исступленной форме. Но игроки ни-
когда не могут выйти из игры, составив себе состояние: они
остаются на милости вызова. Таким образом, состояние ни в
коем случае не служит тому, чтобы защитить того, кто им
владеет, от нужды. Напротив, функционально оно, а вместе
с ним и его владелец, остается тш милости у стремления к
безмерной потере, постоянно возникающего в определенной
социальной группе.

Производство и потребление, связанные с ограниченны-
ми тратами, обусловливая богатство, обладают, таким
образом, относительной полезностью.

4■ Функциональная трата богатых классов

Понятие потлача в собственном смысле слова должно быть
сохранено за тратами агонистического типа, которые совер-
шаются в ответ на вызов и предполагают возмещение, а еще
точнее - за формами, в архаичных обществах неотличимы-
ми от обмена.

Важно понимать, что обмен в истоке своем был непосред-
ственно подчинен целям человека, но очевидно, что его
развитие, связанное с прогрессом способов производства,
началось только на стадии, когда это подчинение перестало
быть непосредственным. Сам принцип производительности
требует, чтобы продукты были избавлены от потери, по

крайней мере на время.

В рыночной экономике процессы обмена обладают
смыслом приобретения. Богатство больше не ставка в игре,
оно становится относительно стабильным. Богатство
подчиняется непроизводительной трате только в той мере,
в какой его стабильность обеспечена и больше не может быть
подорвана даже значительными потерями. В новых услови-
ях элементы потлача обнаруживаются в формах, которые
больше нельзя назвать строго агонистическими⁵: трата все
еще предназначена для достижения и поддержания ранга,
но теперь у нее в принципе нет цели лишить этого ранга
другого.

Но несмотря на эти послабления, показная трата
повсеместно остается связанной с богатством как со своей
конечной функцией.

Положение в обществе более или менее тесно связано с
личным состоянием, но по-прежнему при условии, что это
состояние частично приносится в жертву непроизводитель-
ным социальным тратам - таким как праздники, зрелища и
игры. Отметим, что в примитивных обществах, где эксплу-
атация человека человеком еще слаба, продукты человечес-
кой деятельности стекаются к богатым не только по причине
обеспечиваемой теми социальной защиты и социального
управления, но еще и из-за коллективных трат на зрелища,
за которые богатые должны нести расходы. В так называе-
мых цивилизованных обществах эта функциональная обя-
занность богатого тратить исчезает в относительно недав-
нюю эпоху. Игры и культы, на которые богатые римляне
были обязаны расходовать средства, исчезли только с упад-
ком язычества: вот почему можно сказать, что именно хрис-
тианство индивидуализировало собственность, то есть пре-
доставило продукт в полное распоряжение своему владельцу
и отменило социальную функцию этого владельца. По край-
ней мере оно отменило обязательность этой функции - так
как предписанную обычаем языческую трату христианство
заменило добровольным подаянием - либо в форме переда-
чи средств от богатых к бедным, либо, и это самое главное, в
форме весьма значительных даров церквям и впоследствии
монастырям: в Средние века именно эти церкви и монастыри
взяли на себя существенную часть зрелищной функции.

Сегодня великие и свободные социальные формы непро-
изводительной траты исчезли. Тем не менее отсюда не сле-
дует заключать, что сам принцип траты больше не имеет
места в экономической деятельности.

Известная эволюция богатства, признаками которой
можно считать болезненность и истощение, привела к по-
явлению стыда за самого себя и к жалкому лицемерию. Все
щедрое, оргиастическое, неумеренное исчезло: о соперниче-
стве, которое продолжает обусловливать индивидуальную
активность, теперь говорят исподволь, и эти разговоры по-
хожи на стыдливую отрыжку. Представители буржуазии
усвоили неприметные повадки: богатства теперь выставля-
ются напоказ в четырех стенах, в наводящих скуку и
угнетающих условиях. Более того, буржуа из среднего класса,
служащие и мелкие коммерсанты, владеющие заурядным
или ничтожным состоянием, окончательно обесценили
показную трату, так досконально скалькулировав ее, что не
осталось ничего, кроме массы напрасных усилий, единствен-
ный результат которых - скука и злость.

За редкими исключениями такое паясничанье стало ос-
новным способом жить, работать и страдать из-за полного
отсутствия смелости посвятить наше заплесневелое обще-
ство революционному разрушению. Рядом с современными
банками мы видим такое же желание поразить роскошью,
как и рядом с тотемными столбами квакиютлей, оно вооду-
шевляет людей и втягивает их в систему мелких трюков, ко-
торыми одни ослепляют других, как если бы те находились
перед слишком сильным источником света. В нескольких
шагах от банка украшения, платья, машины в витринах ожи-
дают дня, когда они послужат увеличению великолепия уны-
лого промышленника и его еще более унылой супруги. На
более низкой ступени позолоченные часы, буфеты в столо-
вых, искусственные цветы предлагают не менее постыдные
услуги парочкам торгашей. Зависть человеческих существ
друг к другу бушует, как у дикарей, с той же грубостью: ис-
чезли только щедрость и благородство - и вместе с ними зре-
лищное возмещение, которым богатые расплачивались с
нищими.

Как класс, владеющий богатством и получивший с ним
обязательство функциональной траты, современная буржу-
азия характеризуется принципиальным отказом от этого
обязательства. От аристократии она отличается прежде всего
тем, что согласилась тратить только гиг себя, внутри себя
самой, то есть по мере возможности утаивать свои траты от
глаз других классов. Эта особая форма траты обязана своим
происхождением тому, что богатства буржуазии накапли-
вались под сенью более могущественного и благородного
класса. Этой унизительной ограниченной трате соответству-
ют рационалистические концепции, развивавшиеся буржу-
азией с конца XVIII века; их единственный смысл - предста-
вить мир как строго экономический, в вульгарном, в буржу-
азном смысле этого слова. Ненависть к трате - смысл суще-
ствования и оправдание буржуазии, и в тоже время принцип
ее отвратительного лицемерия. Буржуа использовали рас-
точительство феодального общества в качестве основной к
нему претензии, и после захвата власти, по своей привычке
утаивать, поверили в то, что они в состоянии осуществлять
господство над бедными классами, приемлемое для
последних. Но им следовало бы знать, что народ неспособен
ненавидеть буржуазию так же, как старых господ, - в той же
степени как неспособен и любить ее, так как буржуазия не
может спрятать от него свое гнусное, алчное лицо, лишенное
каких-либо признаков доблести, настолько ужасающе
мелочное, что вся человеческая жизнь при виде его кажется
вырождением.

Что касается народного сознания, то, в отличие от бур-
жуазии, в глубине оно поддерживает принцип траты, пред-
ставляя существование буржуа как постыдное для человека
и зловещее разложение.

5- Классовая борьба

Стремясь изо всех сил к стерильности в том, что касается
трат, следуя своим расчетам, буржуазное общество смогло
выработать лишь универсальную мелочность. В наши дни
человеческая жизнь, в силу неустранимых потребностей,
приходит в движение только благодаря усилиям тех, кто
доводит до крайности следствия расхожих рационалисти-
ческих концепций. Атавизмы традиционных способов тра-
ты атрофированы, а живая суета роскоши затерялась в не-
бывалом разгуле классовой борьбы.

Составные элементы классовой борьбы уже обнаружива-
ются в процессах архаической траты. В потлаче богатый
раздает продукты, которыми его снабжают нищие. Он стре-
мится к тому, чтобы стать выше подобного ему богатого
соперника, но первая и самая необходимая цель этого
возвышения - именно в том, чтобы еще больше отдалиться
от нищих. Таким образом, несмотря на то, что трата - функ-
ция социальная, непосредственно она ограничивается аго-
нистическим актом отделения от общества, по видимости
действием антисоциальным. Богатый потребляет то, что
теряет бедный, который таким образом подпадает под кате-
горию бесправия и отверженности (что открывает для него
путь к рабству). И ведь очевидно, что из огромного наследия
роскошного древнего мира до современности дошли и эти
категории, которые сейчас закреплены за пролетариями.
Конечно же, буржуазное общество, претендующее на то,
чтобы управлять собой на рациональных началах, и, к тому
же, спонтанно стремящееся к определенной человеческой
гомогенности, не без протеста воспринимает социальное
разделение, которое кажется ему деструктивным для
человека, но оно неспособно зайти в сопротивлении дальше
теоретического отрицания. Оно дает рабочим равные права
с господами и объявляет об этом равенстве, демонстративно
выписывая это слово на стенах: но на деле господа, ведущие
себя так, как будто они и есть выражение самого общества,
больше всего озабочены - и это поистине их главная забота

- тем, чтобы доказать, что они никак не участвуют в униже-
нии работающих на них людей. Цель деятельности рабочих

- производить, чтобы выжить, но цель деятельности хозяев

- обрекать рабочих на ужасающее вырождение: ведь никак
невозможно отличить качество, которого хозяин, стремясь
подняться как можно выше над человеческой низостью,
пытается добиться в своих тратах, от самой низости, функ-
цией которой оказывается это качество.

Кто оспаривает эту концепцию агонистической социаль-
ной траты, приводя в пример многочисленные усилия бур-
жуазии по улучшению участи рабочих, - всего лишь
показывает этим трусость современных высших классов, у
которых больше не хватает сил признать свои лее разруше-
ния. Траты, которые совершают капиталисты, чтобы помочь
пролетариям и предоставить им возможность подняться по
социальной лестнице, свидетельствуют лишь об истощении
и о бессилии довести до конца процесс траты ради роско-
ши. Стоит бедному окончательно все потерять, как
удовольствие богача понемногу лишается содержания и
нейтрализуется: оно уступает место своего рода апатичному
безразличию. И тогда, чтобы поддержать, несмотря на вме-
шательство садизма и жалости, это нейтральное состояние

- которое сама апатия делает довольно приятным, - может
оказаться полезным компенсировать часть траты, порожда-
ющей унижение, новой тратой, цель которой - ослабление
результатов первой. Политическая ориентация хозяев,
сопряженная с определенным развитием личного
благосостояния, иногда позволяет придавать этому процессу
компенсации значительный объем. Так, например, в
англосаксонских странах, в частности в США, унижающие
траты обеспечиваются относительно небольшой частью
населения и в какой-то степени сам рабочий класс приобщен
к участию в них (обычно это удается, когда трата облегчена
тем, что заранее существует класс, по всеобщему соглашению
считающийся отверженным - как, например, негры). Но эти
уловки, весомость которых, впрочем, невелика, никак не
изменяют фундаментального разделения человеческих
классов на благородные и неблагородные. Жестокая игра
социальной жизни в различных цивилизованных странах
одна и та же, и везде оскорбительный блеск богатств спо-
собствует упадку ивырождению человеческой природы низ-
шего класса.

Нужно добавить, что смягчение жестокости хозяев -
которое, кстати сказать, не влияет ни на характер самого раз-
рушения, ни на его психологическую направленность - со-
ответствует общей атрофии древних процессов расточи-
тельства, характеризующей современную эпоху.

Зато самой грандиозной формой социальной траты ста-
новится классовая борьба, и она продолжает развиваться, на
этот раз за счет самих рабочих, с размахом, угрожающим
самому существованию господ.

6. Христианство и революция

У нищих, подстрекаемых высшими классами, нашлась
возможность и без восстания отвергнуть всякое моральное
участие в системе угнетения одних людей другими: в извес-
тных исторических обстоятельствах им удалось, в особен-
ности при помощи символов, еще более поразительных, чем
реальность, унизить всю "человеческую природу" до на-
столько ужасающего бесчестья, что удовольствие богатых от
созерцания нищеты других сразу же оказалось до головок-
ружения острым. В то время независимо от каких-либо ри-
туальных форм и прежде всего со стороны самих бедных был
учрежден обмен ожесточенными вызовами, потлач, в кото-
ром настоящие отбросы и неприкрытая моральная грязь
смогли соперничать со всеми богатствами, с чистотой и
блеском мира: и для такого рода спазмов и конвульсий был
открыт исключительный выход к религиозному отчаянию,
бывшему их бесконечной эксплуатацией.

С возникновением христианства чередование экзальта-
ции и тревоги, пыток и оргий, формирующее религиозную
жизнь, было объединено с еще более трагической темой,
увязано с болезненным состоянием общества, которое с же-
стокостью самого низкого свойства терзало само себя. По-
бедная песнь христиан восхваляет Бога за то, что он вступил
в кровавую игру социальной войны, за то, что он "низверг
сильных мира сего с высоты их величия и превознес нищих".
В их мифах социальное бесчестье, разложение трупа казнен-
ного облекается небесным сиянием. Христианский культ,
например, признает универсальность противостояния
между богатыми и бедными, когда одни обрекают других на
потери, но в корне меняет смысл этого противостояния. Он
слишком тесно связан с земным отчаянием, которое само по
себе - не что иное, как эпифеномен безмерной ненависти,
разделяющей людей, но эпифеномен, подводящий итог раз-
нообразным социальным процессам и стремящийся занять
их место. По слову, приписанному Христу, который пришел,
чтобы разделять, а не править, христианство вовсе не стре-
мится уничтожить то, что другие религии рассматривают
как несчастье для человека: в своей непосредственной форме
и в той степени, в какой это движение остается свободным,
христианская религия, напротив, питалась теми нечистота-
ми социальной жизни, без которых ее мучения непредста-
вимы.

Смысл христианства - в развитии бредовых следствий
классовой траты, в агонистической оргии интеллекта, к
которой прибегают вместо реальной борьбы.

Однако какую бы значимость ни обретало для человечес-
кой деятельности христианское унижение, - оно всего лишь
эпизод в исторической борьбе неблагородных против
благородных, нечистых против чистых. Как если бы с
возникновением христианства общество, сознающее свой
невыносимый раскол, на время мертвецки опьянело, чтобы
получить садистское удовольствие от самого раскола: но
даже самое сильное опьянение не исчерпало последствий
человеческой нищеты, и очевидно, что никакой мыслимый
предел не может быть положен ненависти эксплуатируемых
классов, со все возрастающим здравомыслием противопос-
тавляющих себя классам высшим. Только слово "революция"
господствует в истории над привычным замешательством и
несет в себе обетования, соответствующие безграничным
требованиям масс. Хозяева, эксплуататоры, функция
которых состоит в создании форм презрения, исключающих
человеческую природу - в том ее виде, в каком она
свойственна простым людям, "черни"! - даже закон
взаимозаменимости требует, чтобы не угасала надежда
увидеть их страх, устроить им ту тайную вечерю, когда
прекрасные фразы господ потонут в грозных криках мятежа.
Эта кровавая надежда ежедневно воодушевляет народ, и к
ней сводится непокорная суть классовой борьбы.

Классовая борьба имеет только одно возможное
завершение: те, кто столько веков трудился, чтобы погубить
"человеческую природу", сами должны погибнуть.

И какую бы форму развития мы ни брали - революцион-
ную или рабски подчиненную, - всеобщие спазмы, начав-
шиеся восемнадцать веков назад в религиозном экстазе хри-
стиан, а в наши дни продолжающиеся в рабочем движении,
должны быть рассмотрены и как решительный порыв, при-
нуждающий общество использовать стремление одних клас-
сов исключить другие, чтобы осуществить как можно более
трагичный и свободный способ траты и в то же время ввести
настолько близкие человеку сакральные формы, что в срав-
нении с ними формы традиционные покажутся достойными
презрения. Таково риторическое описание характера
движений, дающих понять, что рабочая революция имеет
общечеловеческую ценность и способна притягивать к себе
с такой же неодолимой силой, как та, что направляет простые
организмы к солнцу.

7. Непокорность материальных фактов

Человеческая жизнь, не сводимая к юридическому
"существованию", реальная человеческая жизнь на Земном
шаре, затерянном в небесном пространстве, перетекающая
из ночи в день и из края в край, ни в коем случае не может
быть ограничена замкнутыми системами, втискивающими
ее в рассудочные концепции. В основе жизни лежит
огромный труд самоотверженности, перетеканий и
потрясений, который можно выразить, пожалуй, только
сказав, что она начинается именно с несостоятельности
систем: по меньшей мере порядок и сохранение, которые она
допускает, имеют смысл только благодаря мгновению, когда
эти упорядоченные и сохраненные силы высвобождаются и
растрачиваются на те цели, которые не могут быть подчи-
нены ничему, что заключало бы выгоду. И именно эта непо-
корность, пусть нищая, не позволяет человечеству безвозв-
ратно затеряться среди роскоши материальных вещей.

Фактически, поодиночке или совместно, люди постоянно
вовлечены во всеобъемлющие процессы траты.
Разнообразие форм не вносит никакого искажения в
фундаментальные характеристики этих процессов,
основанных на принципе потери. Сообщества и отдельные
люди действуют именно благодаря определенной возбуж-
денности, которая, несмотря на вариативность процессов
траты, поддерживается на почти постоянном, хотя в наши
дни и измельчавшем уровне. В своей ярко выраженной
форме состояния возбуждения, отчасти подобные состояни-
ям отравления, могут быть определены как нелогичные и
непреодолимые порывы к отказу от материальных или мо-
ральных благ, которые можно было бы использовать раци-
онально (согласно принципу расчетного баланса). С
тратами, реализуемыми таким образом, оказывается связано

- как в случае с "падшей женщиной", так и в трате на военные
нужды - создание непроизводительных ценностей, самая
абсурдная и самая желанная из которых - слава. То в
зловещих, то в ослепительных формах, соседствуя с вырож-
дением, она неизменно господствует в социальнойжизни, без
нее по-прежнему невозможно что-либо предпринять, и это
при том, что сама она обусловлена слепой практикой потери

- личной или социальной.

Именно поэтому огромный ущерб, без которого не может
обойтись человеческая деятельность, вовлекает наши
намерения - даже в экономических операциях - в качествен-
ное взаимодействие мировой материи: и саму материю мож-
но определить только как нелогичное различие, представля-
ющее собой по отношению к экономии мира то же, что пре-
ступление представляет собой по отношению к закону.
Слава, которая обобщается или символизируется свободной
тратой (хотя цель траты и не исчерпывается ею), никогда
не может обойтись без преступления, точно так же, как не
может она и отличаться от своего главного качества - по
меньшей мере если принимать в расчет единственное каче-
ство, ценность которого сравнима с ценностью материи, -
от качества непокорности, которое ничего иного не обус-
ловливает.

И если, с другой стороны, мы представим выгоду,
тождественную славе (каки вырождению), которую челове-
ческое сообщество необходимо связывает с качественными
изменениями, постоянно реализующимися в движении ис-
тории, - если мы представим, наконец, что это движение
нельзя сдержать и направить к заданной цели, то становит-
ся возможным, отбросив всякие оговорки, приписать полез-
ности лишь относительную ценность. Ведь люди обеспечи-
вают свое выживание и избегают страдания не потому, что
эти функции сами по себе приводят к удовлетворительному
результату, но ради того, чтобы обеспечить доступ к ничему
не покорной функции свободной траты.

Примечания:

¹ Работа La notion de depense первоначально была опублико-

вана в La critique sociale (no. 7) в январе 1933 г.

² О потлаче см. прежде всего Мосс "Essai sur le don, forme

archaique de l'echange" в "Annee sociologique", 1925-

³ To есть предполагающие соперничество и борьбу.

1 Экономика в доктрине и практике средневековья

2 Двум отличающимся друг от друга мирам соответствовали
два противоположных типа экономики: связи докапиталис-
тической экономики с римским католицизмом не менее
сильны, чем связи современной экономики с протестантиз-
мом. Макс Вебер настаивал на следующем факте: современ-
ная экономика по сути своей является капиталистической
индустрией, для развития которой католическая Церковь и
поддерживаемое ею умонастроение оставляли мало места;
тогда как кальвинизм в протестантском мире, напротив, был
удобной отправной точкой. Впрочем, нам легче будет про-
тивопоставить две экономические сферы, если, следуя пу-
тем, близким скорее Веберу, чем Тони, мы с самого начала
решим, что главное здесь - способ применения доступных
ресурсов. Главное отличие средневековой экономики от эко-
номики капиталистической заключается в том, что первая,
будучи статичной, потребляла избытки богатств непродук-
тивно, тогда как вторая их накапливает и обусловливает ди-