Перевод с французского - Б. Скуратов,
П. Хицкий («Понятие траты»)
Редакция перевода - К. Голубович, Ю. Подорога

Батай Ж.

Проклятая долл. Пер. с фр. М.: Издательство "Гнозис",
Издательство "Логос". 2003- - 208 с.

Оглавление:

ПРОКЛЯТАЯ ДОЛЯ ...7

Предисловие ...9
Часть первая:

Теоретическое введение ... 15

i. Смысл общей экономии ... 15

ii. Законы общей экономии ...23
Часть вторая:

Исторические данные I.

Общество ритуального потребления ...39

i. Жертвоприношения и войны у ацтеков ... 39

ii. Дар соперничества ("потлач") ...55
Часть третья:

Исторические данные II.

Общество военной предприимчивости

и общество религиозной предпримчивости ...71

i. Завоевательное общество: ислам ...71

ii. Безоружное общество: ламаизм ...82

Часть четвертая:
Исторические данные III. Индустриальное общество ...101

I Истоки капитализма и Реформация ...101

ii. Буржуазный мир ... 115
Часть пятая:

Современные данные ... 129

i. Советская индустриализация ...129

ii. План Маршалла ... 152
Примечания -175

ПОНЯТИЕ ТРАТЫ -183

От редакции ...207

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ II

ОБЩЕСТВО ВОЕННОЙ ПРЕДПРИИМЧИВОСТИ
И ОБЩЕСТВО РЕЛИГИОЗНОЙ
ПРЕДПРИИМЧИВОСТИ

I. ЗАВОЕВАТЕЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО: ИСЛАМ

1. Как трудно наделить смыслом
мусульманскую религию

Ислам - религия Магомета - является одной из трех миро-
вых религий наряду с буддизмом и христианством. Он вы-
деляет в отдельную группу значительную часть населения
Земного шара, и - при условии что в своей жизни верующий
выполнит предписанные моральные обязательства, ислам
обещает ему блаженство после смерти. Как и христианство,
ислам утверждает существование единого Бога, но никогда
не отступает от простоты его природы: догмат о Троице вну-
шает ему отвращение. Мусульмане признают единого Бога;
Магомет - его посланник, по божественность Бога ему не-
доступна. Магомет отличается от Иисуса, причастного сра-
зу и человеческой, и божественной природе и потому явля-
ющегося посредником между двумя мирами. Божественная
трансцендентность в исламе безмерна: Магомет - всего лишь
человек, хотя и удостоившийся главного откровения.

В принципе, эти положения определяют ислам в доста-
точной степени. Но мы, во вторую очередь, добавим к ним
признание иудео-христианской традиции (мусульмане го-
ворят об Аврааме-Ибрагиме, об Иисусе, хотя этот последний
всего лишь пророк). Остается достаточно хорошо известная
история последователей Магомета: завоевания первых хали-
фов, распад империи, последовательные нашествия монго-
лов и тюрок, а затем - упадок мусульманских держав в наши
дни.

Тут нет ничего неясного, но, по правде говоря, лишь на
первый взгляд. Если мы попытаемся постичь дух, определив-
ший судьбы грандиозного движения и заповедавший на века
правила жизни бесчисленного множества людей, то не об-
наружим того, что могло бы взволновать нас лично, а най-
дем лишь формальные данные, привлекательность которых
для верующего становится нам понятна, только если мы
представим себе местный колорит обычаев, диковинных
городов и целого ряда психологических установок и иера-
тических жестов. Да и сам Магомет, чья жизнь нам известна,
говорит на языке, в котором мы не чувствуем ясного и неза-
менимого смысла, - в отличие от языка Будды или Христа.
Стоит нам пробудиться, Будда и Христос обратятся к нам, а
Магомет - к другим.

Это настолько верно, что в момент, когда неоспоримая со-
блазнительность ислама, влекущая нас, захочет найти свое
выражение в формуле, мы не сумеем ничего сказать. И тогда
принципы этой религии покажут себя такими, какие они
есть: чуждыми тому, что нас волнует. Мы вынуждены доволь-
ствоваться лишь банальностями.

Нельзя сомневаться ни в искренности, ни в компетенции
Эмиля Дерменгема, давшего краткий обзор ценностей, по-
лученных нами от ислама, в завершение весьма богатого све-
дениями сборника об исламе, только что вышедшего в из-
дательстве Cahiers du Sud Было бы напрасным инкрими-
нировать Дерменгему что-либо, кроме неразрешимой слож-
ности материала: но когда акцент делается на свободе, про-
тивопоставленной рабству, или же на мягкости нравов, про-
тивопоставленной насилию, - есть чему удивиться, посколь-
ку заметно замешательство того, кто желал бы выказать глу-
бокую симпатию к исламу. Когда Дерменгем говорит о сво-
боде (стр. 373), он выражает симпатию, испытываемую им в
одно и то же время и к свободе, и к исламу, но приводимые

72 i
им цитаты неубедительны. "Аллах не любит угнетателей", -
сказано в Коране. Можно согласиться с тем, что идея Бога
противоположна идее несправедливого угнетения, но ведь
мусульмане так не думают. Как можно забыть о в целом дес-
потическом характере суверенной власти в исламе? Да и раз-
ве свобода не основана на бунте и не равнозначна непокор-
ности? Но ведь само слово ислам означает "покорность". И
мусульманин - тот, кто покоряется.¹ Он подчиняется
Богу, заповеданной Богом дисциплине, а следовательно, и
той, какую требуют его наместники: ислам - это дисципли-
на, противопоставленная прихотливой мужественности,
индивидуализму арабов из политеистических племен. Нет
ничего более противоречащего идеям, которые, на наш
взгляд, характеризует мужественное слово свобода.

Место, где он рассуждает о войне (стр. 376-377), отлича-
ется не меньшей странностью. УДерменгема, несомненно,
есть все основания подчеркнуть тот факт, что великая свя-
щенная война для мусульманина - не против неверных, а
война самоотречения, которую он должен непрестанно вес-
ти с самим собой. У Дерменгема также есть все основания
подчеркнуть умеренный характер и очевидную гуманность
первых завоеваний ислама. Но если мы говорим "о войне" в
связи с мусульманами для того, чтобы похвалить их, то луч-
ше не отделять эту умеренность от их принципов. На взгляд
мусульман, против неверных годится любое насильственное
действие. С самого начала в Медине последователи Магоме-
та жили грабежом. "В случае набега, - пишет Морис Годф-
руа-Демомбин, - совершаемого мусульманами в нарушение
перемирия, предписываемого священными доисламскими
месяцами, - Коран (И, 212) повелел мусульманам сражать-
ся". ⁵

Хадисы (писаное предание и своего рода кодекс древнего
ислама) систематизировали порядок завоеваний. В них ис-
ключаются насилие и лихоимство. Режим, навязываемый
тем из побежденных, кто заключит договор с победителя-
ми, должен быть гуманным, в особенности если речь идет о
людях писания (христианах, иудеях и зороастрийцах). Они

должны были покоряться только налогам. Аналогично это-
му в хадисах предписывалось, что следует уважать культу-
ры, деревья и ирригационные сооружения.⁴ Однако же
"имам мусульманской общины должен вести джихад (свя-
щенную войну) с народами "территории [дома] войны", не-
посредственно соседствующей с "территорией [домом] ис-
лама". Мусульманские военачальники должны убедиться в
том, что эти народы знают учение ислама, но отказываются
ему следовать; значит, с ними надо сражаться. Таким обра-
зом, на границах ислама постоянно ведется Священная вой-
на. Между мусульманами и неверными невозможен настоя-
щий мир. Именно здесь "мир"- понятие теоретическое и бе-
зусловное - не выдерживало сопоставления с фактами, и
пришлось изобрести юридическую уловку под названием
гипа, чтобы уклониться от него, при этом во всем следуя бук-
ве закона. Учение ислама признает, что в случаях непреодо-
лимой слабости мусульманского государства и в его инте-
ресах мусульманские князья могут заключать перемирия с
неверными максимум на десять лет. Эти князья вольны пре-
рывать перемирия по своей прихоти, компенсируя чем-либо
нарушение своей клятвы". Как в таких проповедях не уви-
деть метода распространения - метода бесконечного роста,
наиболее совершенного и по своему принципу, и по своему
воздействию, и по продолжительности этого воздействия?

Некоторые другие взгляды Дерменгема вырисовываются
тоже с трудом. Но вот что ясно: как уловить смысл институ-
та, пережившего свой raison d'etre? Ведь ислам - это учение,
приложимое к методичным усилиям по завоеванию. Едва это
предприятие закончено, оно - словно пустая рамка; поэто-
му моральные богатства, которые ислам содержит, - из раз- /
ряда о бщечеловеческих, тогда как его внешние последствия ,
куда более отчетливы, куда менее хрупки и куда более фор-
мальны.

2. Общества ритуального потребления
у арабов до хиджры

Если нам необходимо уточнить смысл учения Магомета -
ислама, - мы не можем останавливаться на том, что после него
осталось, по-прежнему сохраняя в себе красоту смерти или
руин. Ислам противопоставляет арабскому миру, где он
возник, решимость, сотворившую империю из доселе
разрозненных элементов. Нам уже достаточно много известно
о мелких арабских общинах, которые не выходили за рамки
племен и жизнь которых до Хиджры была очень тяжелой.
Они не всегда кочевали, но разница между кочевниками и
оседлыми жителями таких городков, как Мекка и Ясриб
(будущая Медина), была сравнительно небольшой. В суровых
обычаях племенной жизни они культивировали
недоверчивый индивидуализм, сочетавшийся с огромным
значением, придаваемым поэзии. Личное или племенное
соперничество, состязания в отваге, учтивости, щедрости,
красноречии, поэтическом искусстве играли у доисламских
арабов существеннейшую роль. Процветали показное
приношение даров и показное же мотовство, и из такого
коранического предписания, как: "Не давай, чтобы получать
больше!" (LXXIV)', можно сделать вывод о существовании у
доисламских племен ритуальной формы потлача. Многие из
этих племен, оставаясь политеистическими, приносили
кровавые жертвы (были также и христианские, и иудейские
племена, но в ту эпоху религию всегда выбирало племя, а не
индивид; впрочем, сомнительно, чтобы с течением времени
в этом что-либо кардинально изменилось). Кровная месть,
обязанность родителей убитого мстить родителям убийцы,
довершала картину насилия и расточительства.

Если предположить, что соседствующие территории с
мощной военной организацией были закрыты для возмож-
ной экспансии, то такой расточительный образ жизни мог
обеспечить продолжительное равновесие (частое истребле-
ние новорожденных женского пола не давало возникнуть
численному избытку населения). Даже когда мощь соседних
государств ослабевала, сохранение такого образа жизни, ко-
торый ограничивал собирание значительных сил, все рав-
но не позволило бы извлечь никакой выгоды. Для нападе-
ния на государства, даже находившиеся в упадке, оказались
необходимы предварительная реформа обычаев, выдвиже-
ние предварительного принципа завоевания, предприимчи-
вости и объединения сил. По всей видимости, Магомет не
имел намерений воспользоваться возможностями, возникав-
шими из слабости соседних государств; по по своему смыс-
лу его учение точно бы приглашало извлечь выгоду из сло-
жившейся ситуации.

Собственно говоря, эти доисламские арабы приблизи-
лись к стадии общества военной предприимчивости не боль-
ше, чем ацтеки. Их образ жизни соответствует принципам
общества потребления. Но среди народов, находившихся па
той же стадии, ацтеки добились военной гегемонии. А вот
арабам, чьими соседями были сасанидский Иран и Визан-
тия, приходилось прозябать.

Воздействие мусульманского пуританства сравнимо с
действиями директора завода, где воцарился беспорядок: он
мудро исправляет все слабые места в оборудовании, кото-
рые дали утечку энергии и свели производительность на нет.
Магомет противопоставляет дин - веру, дисциплину подчи-
нения - мурувс - идеалу личной доблести и славы в доис-
ламских племенах (Ришелье, борясь с традициями феодаль-
ной чести и с дуэлями, планомерно следовал в том же на-
правлении). Магомет запрещает кровную месть в рамках
мусульманской общины, но разрешает ее в отношении не-
верных. Он запрещает умерщвление детей, употребление
вина и дары соперничества. Эти дары ради чистой славы, он
замещает социально полезным подаянием. "И давай род-
ственнику должное ему, и бедняку, и путнику, и не расточай
безрассудно, - говорит Коран (XVII, 28-29), - ведь расточи-
тели - братья сатан...""' Чрезвычайная щедрость, эта глав-
ная добродетель племен, внезапно превратилась в предмет
отвращения, а индивидуальная гордыня была предана про-
клятью. Расточительный, неуступчивый, дикий, влюблен-
ный и любимый девушками воин, герой поэзии арабских
племен, уступает место набожному солдату, формально со-
блюдающему дисциплину и обряды. Обычай совместной
молитвы непрестанно продвигает это изменение вовне: его
справедливо сравнивали с военной муштрой, объединяю-
щей и механизирующей сердца. Контраст между Кораном
(и хадисами) и прихотливым миром поэзии символизирует
это отречение. Поэтическая традиция возобновилась лишь
после того, как схлынула неодолимая волна завоеваний на-
божной армии: торжествующий ислам не настаивал на пре-
жней суровости, и щедрое расточительство, ностальгия по
которому все еще сохранялась, больше не доставляло не-
удобств, едва империя утвердила свое господство.

Чередование суровости, способствующей накоплению, и
великодушия, способствующего расточительству, представ-
ляет собой обычный ритм пользования энергией. Только
относительная суровость и отсутствие расточительства дают
возможность роста для систем сил, какими являются живые
существа или общества. Но пусть и на время, но рост имеет
свои границы, и тогда необходимо тратить избыток, кото-
рый нельзя накопить. То, что выделяет ислам из таких дви-
жений, так это - его изначальная открытость, способство-
вавшая, казалось бы, безграничному росту его могущества.
Это не было поставленной целью, замыслом, которому бы
следовали, все происходило по воле случая. Впрочем, случа-
ем движет минимум необходимости. Собрать людей, вдох-
нув в них энтузиазм, сравнительно легко. Но им надо дать
что-нибудь делать. Собирать людей и вдохновлять их по-
началу означает высвободить дремлющую силу: но следовать
своим импульсам и крепнуть она может лишь в том случае,
если начать ее использовать с самого момента ее получения.
С самого начала ислам получил шанс резко противопоста-
вить себя тому миру, где он возник. Проповедь Магомета
противопоставила его собственному племени, чьи традиции
он хулил. Племя угрожало изгнать его, что было равносиль-
но смерти. Поэтому Магомету пришлось отречься от племен-
ных уз, но поскольку такое существование было в тс годы
немыслимым, он создал между собой и своими адептами узы
совершенно иной природы. Это и есть смысл Хиджры, с ко-
торой по праву начинается мусульманская эра-, бегство Ма-
гомета из Мекки в Медину освятило разрыв кровных уз и уч-
реждение новой общины, основанной на избирательном
братстве, открытом всякому, кто принимал его религиозные
формы. Христианство берет свое начало в индивидуальном
рождении Бога-искупителя; ислам - в пришествии в мир
новой общины, государства нового типа, не основанного ни
на кровных узах, ни на единстве территории. От христиан-
ства и от буддизма ислам отличается тем, чем он стал после
Хиджры: не учением, распространившимся в рамках уже
сформировавшегося общества (кровной или территориаль-
ной общины), но учреждением общества, основанного на
новом учении.

Такой принцип в каком-то отношении оказался совер-
шенным. В исламе не было ничего двусмысленного или тре-
бующего компромисса: религиозный вождь в то же время
считался законодателем, судьей и военачальником. Невоз-
можно вообразить общины более жестко спаянной. Исклю-
чительно воля стояла у истоков социальных связей (однако
она не могла бы их разорвать), что не только давало преиму-
щество, состоящее в обеспечении глубокого морального
единства, но и открывало исламу путь к безграничной экс-
пансии.

Это была превосходная машинерия. Военный порядок
сменил анархию соперничавших племен и индивидуальных
ресурсов, которые теперь не расходовались попусту, а стали
служить вооруженной общине. С устранением мешавших
росту трудностей (племенных границ) индивидуальные
силы начали беречь себя ради военных кампаний. Наконец,
завоевание, методично называемое в хадисах средством рас-
пространения исл ама, без серьезных разрушений вводит эти
новые ресурсы в замкнутую систему сил, непрерывно рас-
ширяющуюся и растущую все быстрее. Распространение
ислама напоминает развитие промышленности с помощью
капиталистического накопления: если расточительство за-
тормаживается, а у развития больше нет формальных гра-
ниц, то приток энергии стабилизирует рост, а рост приум-
ножает накопление.

И все-таки в столь редкостном совершенстве имелись
свои противоречия. Если мы противопоставим мусульман-
ские завоевания развитию христианских или буддистских
религий, то заметим относительное бессилие ислама: дело в
том, что формирование силы требует отказа от ее примене-
ния. Развитие промышленности требует положить предел
1 ютреблению: на первом месте - оборудование, и ему под-
' I иняются сиюминутные интересы. Сами принципы ислама
подразумевали тот же порядок ценностей: стремление куси-
лению общей мощи отнимает у людей право напрямую рас-
поряжаться собственной жизнью. Избегая моральной сла-
бости христианских и буддистских общин (вынужденных
служить не изменившимся политическим системам), ислам
допустил более значительную слабость, явившуюся след-
ствием абсолютного подчинения религиозной жизни воен-
ным потребностям. Благочестивый мусульманин отказывал-
ся не только от расточительства в пределах собственного
племени, но и вообще от всякой траты сил, не связанной с
насилием, направленным вовне, против неверных. Насилие
в пределах общины, основополагающее для религиозной
жизни и обретающее кульминацию в жертвоприношении,
в первоначальном исламе играло лишь второстепенную
роль. Дело в том, что с самого начала ислам был не потреб-
лением, но - подобно капитализму - накоплением свобод-
ных сил. В своей изначальной сущности ислам чужд всяко-
му драматизму, всяческому оцепенелому созерцанию драмы.
В исламе нет ничего, что соответствовало бы смерти Христа
на кресте или опьяненности ничтожением у Будды. Ислам
противостоит христианству и буддизму, как военный вождь,
применяющий насилие против врага, противостоит рели-
гиозному вождю, это насилие претерпевающему. Военного
вождя никогда не предают смерти, и он сам даже стремится
положить конец жертвоприношениям; роль его в том, что-
бы направить насилие вовне и предохранить от внутренне-
го потребления - и от разорения - живую силу общины. С
самого начала он пошел по пути присвоения, завоеваний и
рассчитанных трат, которые имеют своей целью рост. В ка-
ком-то смысле, ислам как единое .целое является синтезом
религиозных и военных форм, но военный правитель мог
оставить другие религиозные формы нетронутыми; ислам
же подчинил религиозные формы военным, упразднил жер-
твоприношения, ограничив религию моралью, подаянием
милостыни и соблюдением молитв.

4■ Поздний ислам, или возвращение к стабильности

Смысл ислама, заданный при его основании и в завоевани-
ях, утрачивается после формирования мусульманской им-
перии. После того как благодаря своим победам ислам пере-
стал быть неукоснительным посвящением живой силы рос-
ту, от него осталась лишь пустая и закоснелая рамка. Все, что
пришло в ислам извне, подверглось преображению благо-
даря его строжайшей сплоченности. Но если исключить эту
сплоченность, то в этой религии нет ничего, что не суще-
ствовало бы до ее возникновения. Ислам немедленно откры-
вается влиянию завоеванных стран, чьи богатства он унас-
ледовал.

И еще не самое странное, что кактолько завоевания были
завершены, старая арабская цивилизация, отрицание кото-
рой легло в основание исламского мира, оказалась живучей
и, так сказать, неизменной. Кое-что из мурувы тех племен,
которой Магомет противопоставляет суровость Корана, про-
должает жить в арабском мире, сохранившем традицию
рыцарственной доблести, где насилие сочетается с расточи-
тельством, а любовь - с поэзией. Гораздо удивительнее, что
и наши заимствования из ислама связаны не со вкладом Ма-
гомета, но как раз с заклейменной им рыцарской доблестью.
Любопытно обнаружить арабское влияние в нашей "рели-
гии" рыцарственности, столь отличной от института рыцар-
ства, как он раскрывается в героических поэмах, и столь чуж-
дой мусульманскому миру. И даже само слово "рыцарствен-
ный" (chevaleresque) приобрело в период крестовых походов
новый, поэтический и связанный с особым значением стра-
сти смысл. В XII веке на Западе мусульманская интерпрета-
ция ритуала снаряжения рыцаря стала обычной. Рождение
поэзии страсти на юге Франции, по всей видимости, продле-
вает традицию, которая через Андалузию восходит к племен-
ным поэтическим состязаниям, вызывавшим столь суровые
нарекания пророка.⁷

II. БЕЗОРУЖНОЕ ОБЩЕСТВО: ЛАМАИЗМ

1. Мирные общества

От обычных обществ военной предприимчивости ислам от-
личается некоторой преувеличенностью черт. В нем мы ви-
дим доведенными до крайности те тенденции, что слабее
выражены в имперских начинаниях классической антично-
сти или Китая. Мы, правда, не находим в нем рождения со-
ответствующей морали: ислам позаимствовал мораль, воз-
никшую до него. Но его решительный разрыв с обществом,
из которого он произошел, придает облику ислама отчетли-
вость, не характерную для религий более древних империй.
Подчинение завоевания авторитету морали конкретизиру-
ет и ограничивает смысл ислама.

Может быть, парадоксально, что ради иллюстрации рас-
сматриваемого типа цивилизации мы предпочли ислам бо-
лее классическим Риму и Китаю. Также странно, что ради
описания безоружного общества мы избрали ламаизм вме-
сто христианской Церкви. Но наша оппозиция ярче выра-
жена, а взаимодействие элементов понятнее именно на край-
них примерах.

По сравнению со всем остальным человечеством, в лю-
бой момент готовым развязать войну, Тибет парадоксальным
образом являет собой анклав мирной цивилизации, в рав-
ной степени неспособной ни к нападению, ни к обороне.
Бедность, громадные размеры, особенности рельефа и хо-
лод служат здесь единственными защитниками страны, где
отсутствуют военные силы. Население, мало отличающееся
но расе от гуннов и монголов (когда-то тибетцы даже захва-
тывали Китай, облагая китайских императоров данью), в
начале XX века оказалось неспособным к военной борьбе -
неспособным более одного дня противостоять двум после-
довательным нашествиям, английскому (1904) и китайско-
му (1909)- Конечно же, из-за непреодолимой отсталости в
вооружении разгром захватчиков едва ли был вероятен. И
все-таки плохо снаряженные армии в других странах успеш-
но сопротивлялись даже бронетанковым силам. А ведь у Тибе-
та есть еще и преимущество, можно сказать, неприступного
географического положения. В действительности все зависит
от решимости и отваги. Так, непальцы, чьи раса, географичес-
кое положение и материальная цивилизация мало отличают-
ся оттибетских, напротив, обладают большими военными спо-
собностями (они даже несколько раз завоевывали Тибет).

На первый взгляд, этот мирный характер легко объяс-
нить: его источником является буддизм, запрещающий пос-
ледователям своей веры убивать. В воинственном Непале
политическое господство принадлежит военной индуистс-
кой аристократии, гуркхам. Тибетские лее буддисты глубо-
ко благочестивы: их повелитель - сановник из высшего ду-
ховенства. Тем не менее в этом объяснении много непонят-
ного: в любом случае столь вялая реакция на вторжение ка-
жется странной. И другие религии порицают войну, но оче-
видно, что исповедующие их народы все равно продолжают
убивать друг друга. Хотелось бы посмотреть на ситуацию
пристальнее: посмертная публикация работы британского
дипломата Чарльза Белла, посвященной как истории Тибе-
та при тринадцатом Далай-ламе, так и жизни последнего
(1876 - 1934), дает возможность достаточно полно просле-
дить материальный механизм рассматриваемой системы.⁸

2. Современный Тибет и его английский летописец

Эта книга Чарльза Белла - лучше, чем биография или исто-
рический труд: в ней нет ничего сочиненного. Это документ,
полученный из первых рук, беспорядочная хроника свиде-
теля, участвовавшего в событиях, повествующего о том, что
с ним происходит по ходу дела. Словом, автор вкратце пере-
сказывает то, чему не был очевидцем, и подробно останав-
ливается на фактах из собственной жизни: живет ли в Тибе-
те, беседует ли в Индии с Далай-ламой, он не пропускает ни
единой детали. Возможно, сочинение Белла и плохо напи-
сано, но оно живее и дает больше, нежели труд, составлен-
ный по всем правилам; пусть это - нагромождение фактов,
неважно: у нас не существует менее систематичного доку-
мента о тибетской цивилизации, но нет и более полного.
Чарльз Белл - первый человек белой расы, поддерживавший
с Далай-ламой непрерывные отношения, основанные на сво-
его рода дружбе. Этот очень достойный дипломат вместе с
интересами своей страны, кажется, близко к сердцу прини-
мал и интересы Тибета, чей язык он хорошо знал. Даже не
слишком озабоченное связями с Тибетом правительство
Индии, после небольших колебаний, всеже решило прибег-
нуть к его услугам. Чарльз Белл считал, что англичане дол-
жны помочь тибетцам сохранить независимость и раз и на-
всегда избавиться от китайского ига. В конце концов англи-
чане начали проводить предложенную Беллом политику, в
результате которой Тибету предстояло превратиться в зону
английского влияния, - но осмотрительно: они видели пре-
имущества буферного государства и действительно поддер-
живали идею автономного и сильного Тибета, но стоило ли
платить реальными трудностями за преграду на пути труд-
ностей всего лишь вероятных? Англичане стремились избе-
жать соседства с китайцами, но не ценой косвенной поддер-
жки враждебных действий против Китая.

Период англо-тибетской дружбы, достаточно теплой око-
ло 1920 года, по меньшей мере позволил автору свободно
жить и заниматься политикой в стране, которая оставалась
закрытой для белых в течение более чем столетия. Конечно,
тибетские институты были известны европейцам и прежде,
но до Белла тибетскую жизнь с ее превратностями нельзя
было узнать изнугри. Мы входим в систему лишь тогда, ког-
да замечаем все ее колебания, когда мы испытываем на себе
взаимодействие ее элементов. Чарльз Белл, находясь в Лхасе
более года, всеми силами пытался увлечь тибетское прави-
тельство на стезю военной политики. Разве не мог Тибет по-
зволить себе армию по средствам? Встреченные Беллом труд-
ности как раз и позволяют внимательно проследить за этим
экономическим парадоксом. На фоне этого парадокса яснее
проступают различные возможности для человеческого об-
щества и общие условия равновесия.

3. Чисто религиозная власть Далай-ламы

Особым предметом последней книги Чарльза Белла (умер в
1940 г.) стала биография тринадцатого Далай-ламы. Этот
повод естественным образом дал автору возможность напом-
нить об известных истоках института, аналогию которому,
строго говоря, молено отыскать лишь в папстве. Кратко обоб-
щу эти исторические сведения. Буддизм проник в Тибет в
640 г. Тогда Тибетом управляли цари, и поначалу развитие
этой религии нисколько не ослабляло страну, которая в VIII
веке была одной из главных военных держав Азии. Но буд-
дийское монашество продолжало распространяться, и с те-
чением времени влияние монастырей стало изнутри угро-
жать влиянию царей. Реформатор по имени Цонг-Ка-Па в
XI веке основал суровую секту, где монахи строго соблюда-
ли безбрачие. Реформистская секта "желтых шапочек" про-
тивостояла более свободной секте "красных шапочек". Са-
мых важных сановников из "желтых шапочек" наделяли свя-
тостью и далее божественностью, которая, продолжаясь в их
преемниках, награждала тех духовным могуществом и вер-
ховной властью при решении религиозных вопросов. Один
из них, великий лама из "Рисовой чаши", монастыря по со-
седству с Лхасой, избрал себе покровителем монгольского
пождя, который низложил последнего царя из "красных
шапочек". Таким образом Тибет попал под власть "Далай-
ламы" - монгольский титул, данный по этому случаю пято-
му воплощению этого сверхчеловеческого существа.

Далай-лама, разумеется, не был важнейшим из воплощен -
Mi.ix богов Тибета. Полулегендарные рассказы, касающиеся
происхождения ламаизма, наивысшим божественным дос-
тоинством наделяют, скорее, "панчена" из Та-ши Лун-По
( монастыря, расположенного к востоку от Лхасы). В действи-
г' льности духовная власть Далай-ламы выросла из его обыч-
ной мирской власти. Панчен сам по себе кроме колоссаль-
на то религиозного престижа обладает еще и светской влас-
| мо над одной из провинций; он проводит свою отдельную
| и иштику на правах непокорного вассала. То же самое, хотя
и в меньшей степени, касается и других великих лам, по-
скольку всякий важный монастырь представляет собой не-
что вроде феода в мало централизованном царстве, нечто
вроде государства в государстве. Но суверенность Далай-
ламы обрела свое значение потому, что прервала всякие свя-
зи с той функцией, что лежала в ее основе. И в наше время
глава тибетского правительства вряд ли кем-нибудь счита-
ется великим ламой из монастыря "Чаши риса", тем более
что этот монастырь, нередко мятежный, мог веста прокитай-
скую политику и впрямую противодействовать ироанглий-
ской политике Лхасы.

Этот неопределенный характер тибетских институтов
проявляется и в отношениях Тибета с Китаем. Власть Далай-
ламы, совершенно не основанная на военной мощи, не име-
ла почти никакого контроля над игрой сил и не могла про-
тивопоставить ей никаких реальных препятствий. Суверен-
ность, которая не располагает возможностью ни для рели-
гиозного околдовывания народа, ни для управления полу-
меркантильной полуаффективной армией, всегда будет
шаткой. Поэтому сюзереном теократического Тибета вскоре
стал Китай. Происхождение этого вассалитета не столь ясно.
Тибетцы оспаривают китайскую версию этой истории, ки-
тайцы - тибетскую. Еще в древние времена Тибет зачастую
попадал под китайское господство, но не как вассал к сюзе-
рену (согласно праву, основанному на традиции, признава-
емой двумя сторонами): речь шла о силе, и сила быстро пе-
реворачивала то, что силой же и установлено. Уже в XVII веке
Китай как мог, старался контролировать выборы Далай-
ламы; амбан - верховный уполномоченный, - опиравший-
ся на военный гарнизон, в сущности, обладал светской вла-
стью. Как правило, гарнизон не был достаточно мощным, и
Тибет не становился протекторатом (колонизация отсут-
ствовала, и администрация оставалась исключительно ти-
бетской). Но Китай сохранял свое главенство, и из-за его
ставленников власть Далай-ламы была фиктивной: если она
и была божественной, то в той же мере и бессильной.

Власть Далай-ламы было тем легче упразднить, что стран-
ный способ престолонаследия периодически - на длитель-
ные междуцарствия - оставлял страну его регентам. В гла-
зах тибетцев Далай-лама не был смертным, или же, скорее,
он умирал лишь внешне и тотчас же перевоплощался. С са-
мого начала он считался инкарнацией мифического суще-
ства Чен-ре-ци, покровителя и бога Тибета в буддийском
пантеоне. Реинкарнация всех людей после смерти (в других
людей или животных) является для буддистов предметом их
главной веры. Так, после смерти Далай-ламы (всегда припи-
сываемой желанию умереть) следует отправиться на поис-
ки ребенка мужского пола, в теле которого он незамедлитель-
но возрождается. Официальный оракул объявляет соответ-
ствующую местность, где наводятся справки о детях, родив-
шихся в срок, соответствующий смерти предыдущего Далай-
ламы. Определяющим признаком здесь служит узнавание
предметов, которыми пользовался Далай-лама в предыду-
щем воплощении: ребенок должен выбирать их из ряда по-
хожих. Нового Далай-ламу обнаруживают в возрасте четы-
рех лет, его представляют народу, после чего происходит ин-
тронизация, однако он не имеет реальной власти до тех пор,
пока ему не исполняется девятнадцать. Так, если учитывать
срок реинкарнации, между двумя царствованиями обяза-
тельно бывает двадцатилетнее регентство. Вдобавок, его ча-
сто продлевают. Для этого достаточно ранней смерти юного
суверена. К примеру, четверо Далай-лам, предшествовавших
тринадцатому, умерли до или немногим позже своего при-
хода к власти. Что, как считалось, произошло отнюдь не без
у частия китайских амбанов. Ведь регент послушнее, да и у
I icro тоже имеется кое-какой интерес прибегнуть к "услугам"
яда.

4■ Бессилие и бунт тринадцатого Далай-ламы

В виде исключения тринадцатый Далай-лама выжил.
Нозможно, из-за ощущавшегося в то время упадка китайс-
|.| >го влияния амбан уже не вмешивался при выборе ребен-
1.1- Новый богродилеяв 1876 г., ав 1895 г. его наделили все-
ми полномочиями сразу и религиозными, и светскими. В тс
годы Тибет не был вооружен лучше, чем прежде, но, как пра-
вило, его защищала чрезвычайная труднодоступность. Фак-
тическая власть Далай-ламы всегда бывает возможной при
первом же ослаблении внимания китайцев, но и тогда она
оказывается совсем непрочной. Молодой суверен быстро все
понял, несмотря на неведение, в котором пребывал, во-пер-
вых, из-за своей отстраненности от всего и, во-вторых, из-за
полученного им воспитания идола, монаха, погруженного в
медитации. Он совершил первую ошибку: письмо вице-ко-
роля Индии просило открыть тибетские рынки индусам, а
Далай-лама отослал письмо обратно, не распечатав. Само но
себе дело это было не столь значительным, но англичане не
могли потерпеть рядом с собой закрытую для них страну,
ибо всегда был риск, что она откроется русскому влиянию,
- говорили даже, что китайцы уступят ее России. Индийс-
кое правительство снарядило политическую миссию с целью
установить удовлетворительные отношения с Лхасой. Тибет-
цы же не пустили посланцев на свою территорию. Так эта
миссия превратилась в военную: возглавлявший один из
отрядов полковник Лонгхазбэнд сломил сопротивление и
пошел на Лхасу. Китайцы даже не пошевелились, Далай-
лама скрылся, но перед этим передал правительственную
печать монаху, обладавшему общепризнанными святостью
и ученостью. Покидая Лхасу, англичане не навязали других
условий, кроме открытия трех тибетских городов для тор-
говли, признания английского протектората над Сиккимом,
приграничной провинцией, и, наконец, того, что ни одна
другая держава не имела права вмешиваться в тибетские
дела. Этим договором определялась зона английского влия-
ния, но, с другой стороны, признавался суверенитет Тибета.
О китайском главенстве речи в нем не было. В нескольких
тибетских городах китайцы вывесили извещения о низло-
жении Далай-ламы, но народ замазал эти бумажки нечисто-
тами. Четыре года Далай-лама прожил в Китае, переехав из
Монголии в Шаньси, а затем в Пекин: отношения живого
Будды с Сыном Неба все это время оставались неопределен-
ными (казалось, будто китайцы забыли о низложении Да-
лай-ламы) и напряженными. И вот, Далай-лама довольно
неожиданно вновь отправился в Тибет. Но в тот день, когда
он прибыл в Лхасу, за ним уже шла по пятам китайская ар-
мия, перед которой была поставлена задача предать смерти
его министров, а его самого заточить в храме. Тринадцатый
Далай-лама снова отправился в изгнание, на сей раз - на юг.
В разгар зимы, до крайности изнуренный, он ехал верхом
сквозь метели в сопровождении свиты и добрался до погра-
ничного поста, где обратился с просьбой о защите к двум
английским телеграфистам, разбуженным им среди ночи.
Тем самым он продемонстрировал, что даже наилучшим
образом устроенная религиозная власть сдается на милость
власти реальной, основанной на вооруженной силе. Сам Да-
лай-лама мог рассчитывать разве что на усталость соседних
стран, в лучшем случае - на их осторожность. Англичане же
охотно приняли этого беженца, который не мог править са-
мостоятельно, но без которого никакая власть не имела ав-
торитета. В свою очередь, наученный горьким опытом Да-
лай-лама осознал, какую выгоду он мог бы извлечь из анта-
гонизма между английской Индией и Китаем. Но он пере-
оценил эти противоречия. Антагонизм между соседями и
верховная власть полезны для автономии государства, но
сами по себе они не могут обеспечить такой автономии. Не-
смотря на все просьбы, англичане не ответили нетерпели-
вым ожиданиям изгнанника. Они отказали в поддержке, ог-
раничившись высказыванием дружеского пожелания уви-
деть в один прекрасный день Тибет сильным и избавленным
от китайского ига. Только трудности внутри самого Китая
(падение империи в 1911 г.) смогли изменить ситуацию.
Тибетцы изгнали из Лхасы китайский гарнизон, предводи-
тели которого больше не обладали властью. Амбан и коман-
дующий китайскими силами вернулись в Китай. Далай-лама
возвратился к себе в столицу и - после семилетнего изгна-
I шя - вновь оказался у власти: он сумел с большой ловкос-
тью удерживать власть до самой смерти (1934).

Что отличало тринадцатого Далай-ламу, так это то, что,

выжив, он смог приобрести опыт власти. Хотя и при самых
неблагоприятных обстоятельствах. Здесь он не мог руковод-
ствоваться никакими традициями. Его учителя дали ему
монашеские знания, и он едва ли чему-то научился, кроме
чарующих и умиротворенных ламаистских медитаций, про-
низанных скрупулезным умозрением, глубокой мифологи-
ей и метафизикой. В тибетских монастырях обучение дава-
ло много знаний, и монахи были большими мастерами по
разрешению сложных контроверз. Но от такого воспитания
можно ожидать, что оно скорее убаюкивает, нежели пробуж-
дает в людях чувство политической необходимости. И осо-
бенно в этой неприступной части мира, добровольно закры-
той от влияния извне. И особенно во время, когда единствен-
ными доггускаемыми в Тибет иностранцами были китайцы,
которые не желали и не могли ничего сообщить тибетцам.

Тринадцатый Далай-лама открывал для себя мир - мед-
ленно, но с неослабным прилежанием и проницательнос-
тью. Он извлек пользу из годов изгнания, никогда не пре-
небрегая удобными случаями для приобретения познаний,
полезных для навыков управления. Однажды, проезжая че-
рез Калькутту, где его принял вице-король Индии, он узнал,
какими ресурсами обладают развитые цивилизации. После
этого Далай-лама уже не мог не учитывать остального мира,
где ему предстояло играть свою роль. Тибет в его лице осоз-
нал взаимодействие внешних сил, которые нельзя было без-
наказанно отрицать или не учитывать. Точнее говоря, рели-
гиозная и божественная сила, каковой он был, признала свои
границы, как и то, что без военной силы она ни на что не
способна. Его власть была столь явно ограничена внутрен-
ним суверенитетом, главенством в священных церемониях
и безмолвных медитациях, что с большой наивностью он
предложил англичанам взять на себя обязанность по внеш-
нему суверенитету и принятие решений по внешним свя-
зям Тибета; англичане должны были только, как и раньше,
не вмешиваться во внутренние дела страны. (В то время та-
кие условия принял Буган, но эта маленькая страна к северу
от Индии - государство, чьи дела не представляют большо-
го интереса.) Англичане не рассмотрели предложений Да-
лай-ламы: они не желали в Тибете никакого влияния, кроме
собственного, и хотели не обязанностей, а прав, ограничи-
вающих права остальных. И вот, почти без поддержки и сил
Далай-ламе суждено было предстать перед остальным ми-
ром, и эта задача его тяготила.

Никто ведь не может "служить двум господам". В свое вре-
мя Тибет выбрал монахов и пренебрег царями. Весь престиж
был пожалован ламам, которых окружили божественными
легендами и обрядами. Такая система влекла за собой отказ
от военной силы. Или, скорее, военная власть была мертва:
тот фага¹, что престиж ламы уравновешивал царский, отни-
мал у царя возможность противостоять давлению извне.
Царь перестал обладать той силой притяжения, что необхо-
дима для сбора достаточной армии. Но и суверен, который в
таких условиях приходил царю на смену, лишь на первый
взгляд был способен на это: он не наследовал военную власть,
которую сам же и разрушил. Мир молитв одержал победу над
миром оружия, но он все разрушил, не обретя взамен ника-
кой силы. Чтобы победить, суверену нужно было обратить-
ся киностранной помощи. И ему оставалось надеяться лишь
на милость внешних сил, потому что внутри он разрушил
все, что было способно сопротивляться.

Те случайные ослабления внешнего давления, после ко-
торых оно часто возобновлялось, позволили тринадцатому
Далай-ламе выжить, но, в конце концов, предоставили ему
лишь доказательство его немощности. Будучи тем, кем он
был, Далай-лама, в сущности, не имел власти быть им. Со-
I 'ласно самой своей сущности он должен был исчезнуть в тот
день, когда ему представилась возможность получить власть.
Возможно, судьба девятого, десятого, одиннадцатого и две-
| [адцатого Далай-лам, убитых по достижении совершенно-
летия, была не столь уж жестокой. А видимая удача тринад-
11,лтого Далай-ламы, возможно, была его несчастьем. Одна-
к< > этот Далай-лама постарался извлечь из удачи все возмож-
| юе; он добросовестно принял облеченность властью, кото-
рую невозможно было осуществить, которая по своей сущ-
ности была обращена вовне и извне не могла ожидать ниче-
го, кроме смерти. И тогда Далай-лама решил отречься от сво-
ей сущности.

5- Бунт монахов против попытки
военной организации

Воспользовавшись передышкой (усталость китайцев, а за-
тем китайская революция), сначала позволившей Далай-
ламе выжить, а потом преодолеть трудности, он замыслил
вернуть Тибету могущество, которое отнял у него ламаизм.
Решить эту задачу ему помогали советы его английского
биографа. Чарльз Белл, как служащий индийского прави-
тельства, в конце концов склонил Англию к дружественной
политике по отношению к Тибету. В непосредственной во-
енной помощи Тибету по-прежнему отказывалось, о постав-
ках вооружения не могло быть и речи, но когда Чарльз Белл
исполнял в течение года официальную миссию, он "от свое-
го имени" поддержал Далай-ламу в попытке создать воен-
ную организацию. Речь шла о том, чтобы постепенно - за
двадцать лет - довести численность армии с шести до сем-
надцати тысяч человек! Расходы на эту операцию должен
был обеспечить налог на имущество мирян и монахов. Ав-
торитет Далай-ламы обязывал знатных людей пойти на-
встречу. Но если Далай-ламе легко было лично отказаться от
своего имущества и если в этом еще можно было убедить
министров и сановников, то нельзя было внезапно лишить
все общество его сущности.

Возмущение охватило не только монашеские ряды, но и
весь народ. Рост армии, даже самый небольшой, уменьшал
значение монахов. Ведь в этой стране нет таких слов, обря-
дов, праздников, умонастроений - иначе говоря, человечес-
ких жизней, - которые не зависели бы от монахов. Все вра-
щается вокруг них. Если кто-нибудь - паче чаяния - захотел
бы отвернуться от них, он все равно должен был бы именно
у них искать и смысл своего поступка, и способ для самовы-
ражения. Приход нового элемента, который больше не ог-
раничивался бы выживанием, но который бы рос, оправдать
можно было лишь голосом монахов. Смысл всякого действия
и всякой возможности до такой степени задавался монаха-
ми и для монахов, что редкие поборники армии представ-
ляли ее единственным средством для поддержания религии.
В 1909 году китайцы жгли монастыри, убивали монахов,
уничтожали священные книги. Но ведь сам Тибет по своей
сути и есть монастырь. "Что толку бороться за утверждение
какого-то принципа, - спрашивали монахи, - если борьба, в
первую очередь означает отказ от принципа?" Один знаме-
нитый лама из Лхасы объяснил это Чарльзу Беллу так: "Уве-
личивать численность тибетской армии бесполезно: ведь на
самом деле "книги" говорят, что Тибет время от времени бу-
дет подвергаться нашествиям чужеземцев, но они никогда
не останутся тут надолго". Уже сама забота монахов о сохра-
нении своего положения, настраивавшая их против содер-
жания армии (которая воевала бы с чужеземцами), застав-
ляла их бороться на другом уровне. Зима 1920-1921 гг. ока-
залась чревата угрозами мятежей и гражданской войны.
Однажды ночыо в различных людных местах Лхасы появи-
лись плакаты, призывающие народ убить Чарльза Белла. 22
февраля начался праздник Великой Молитвы, собравший в
Лхасу от 50 до 60 тысяч монахов. Часть этой толпы прошла
по городу с возгласами: "Идите с нами и сражайтесь! Мы го-
товы отдать наши жизни". Праздник развертывался в атмос-
фере напряженности. Поборники армии, да и сам Белл, по-
сещали феерические церемонии, присоединялись на улицах
к толпе, стараясь достойно встретить бурю и выжидая, во что
выльется грозившее им внезапное возмущение. Затем пос-
ледовала достаточно легкая чистка монашеских рядов, про-
веденная с исключительной эффективностью, и бунт потер-
пел крах. Военная политика Далай-ламы была благоразум-
ной: она основывалась на элементарном здравом смысле, и
всеобщая враждебность не могла противопоставить ей ни-
чего достойного. Дело, за которое боролись монахи, стало
оборачиваться предательством не только Тибета, но и само-
го монашества. Монахи столкнулись с большой внутренней
стойкостью правительства, и их дело оказалось заранее про-
игранным. Но удивляет здесь не провал бунта, а то, что пер-
вое движение толпы встретило его столь пламенной поддер-
жкой. Надо искать глубинные причины этого парадокса.

6. Потребление ламами совокупности избытка

Сначала отброшу поверхностное объяснение. Чарльз Белл
настаивает на том факте, что буддийская религия запреща-
ет насилие и осуждает войну. Но ведь и у прочих религий
есть те же принципы, и мы знаем, чего стоят на практике
заповеди любой Церкви. Социальное поведение не может
быть результатом каких-то моральных правил: в нем выра-
жается структура общества, взаимодействие одушевляющих
его материальных сил. Очевидно, что тем враждебным дви-
жением управляли грубо материальные интересы, а вовсе не
какая-то моральная щепетильность. Впрочем, материальные
интересы монахов отнюдь не ускользнули от внимания
Чарльза Белла, который сообщает ценные сведения по это-
му поводу. Важность ламаизма была известна и до него: один
монах на трех взрослых мужчин; монастыри, в каждом из
которых насчитывается от семи до восьми тысяч монахов;
всего от двухсот пятидесяти до пятисот тысяч монахов на
три-четыре миллиона жителей. Но материальное значение
буддийского монашества Чарльз Белл уточняет в бюджет-
ных данных.

Он утверждает, что в 1917 г. общий доход лхасского пра-
вительства составлял приблизительно 720 000J в год (сто-
имость поставок товаров и стоимость услуг, добавляемых к
денежным). Из этой суммы бюджет армии составлял 150
000J. Бюджет администрации - 400 000J. Значительную
часть остатка Далай-лама посвящал религиозным расходам
правительства. Но по оценке Белла, помимо этих правитель-
ственных затрат, ежегодно растрачиваемые доходы клира
(доходы от собственности монастырей, дары и оплата рели-
гиозных служб) существенно превосходили миллион фун-
тов стерлингов. Таким образом, общий бюджет Церкви, по
существу, в двараза превосходил государственный и в восемь
раз армейский.

Эти цифры, основанные на личной оценке, не носят офи-
циального характера. Но, тем не менее, они проясняют смысл
противодействия, на которое натолкнулась военная полити-
ка. Если нация почти без остатка отдает свои живые силы
монашеской организации, то этой нации не по силам содер-
жать армию. В других странах разделение между религиоз-
ной жизнью и жизнью военной, несомненно, возможно. Но
данные по тибетскому бюджету хорошо показывают, что
жизнь в Тибете посвящена лишь одному. Создание армии
может быть настоятельно необходимым с рациональной
точки зрения и все-таки противоречить чувству, на котором
основана жизнь; ведь оно ставит под угрозу сущность этой
жизни и вселяет чувство беспокойства. Прийти к столь гло-
бальному решению означало бы отречься от самого себя -
словно утопиться, желая спастись от ливня. Остается объяс-
нить, каким образом возникло это чувство; показать глубин-
ную причину, которая потребовала, чтобы целая страна пре-
вратилась в монастырь; чтобы страна, посреди реального
мира, составлявшая с ним одно целое, в конце концов поки-
нула его.

7. Экономическое объяснение ламаизма

Мы не поймем подлинной сути этого случая, если первым
делом не учтем общего закона экономии: общество в целом
всегда производит больше, чем необходимо для поддержа-
ния его жизни; оно располагает избытком. И суть общества
| 'бусловлена именно тем, как оно этим избытком пользует-
ся: избыток становится причиной волнений, структурных
| вменений и основанием для всей истории общества. Хотя
существует не один "выход" для этого избытка, наиболее

■ 'бичный - это рост. У роста есть много форм, каждая из ко-
п>рых, в конечном счете, наталкивается на какой-нибудь
111 и-д.ел. Когда демографический рост встречает противодей-

■ nine, он превращается в рост военный и принуждает к за-
воеваниям: по достижении предела воинственности изли-
шек находит себе выход в расточительных формах религии,
благодаря излишку возникают игры и зрелища, а также лич-
ная роскошь.

История непрерывно регистрирует остановки, а затем во-
зобновления роста. Бывают такие состояния равновесия,
когда возрастающая расточительность жизни и уменьшение
военной активности дают избытку наиболее гуманный вы-
ход. Но сами эти состояния мало-помалу приводят общество
к распаду и обрекают его на дисбаланс. Тогда единственно
приемлемым решением становится какое-то новое движе-
ние роста. В этих неудобных условиях общество - если оно
на это способно - втягивается в предприятие, могущее уве-
личить его силы. В таком случае общество готово до основа-
ния преобразовать свои моральные законы; оно пользуется
имеющимся у него излишком ради новых целей, которые
внезапно начинают исключать для этого излишка любой
другой выход. Ислам осудил все формы расточительной
жизни в пользу завоевательной активности. В тот период,
когда его соседи наслаждались состоянием равновесия, его
военная организация росла, и ей ничто не могло оказать со-
противление. Возобновленная критика всех форм роскоши
- вначале протестантская, затем революционная - отвечала
на возможность промышленного роста в результате разви-
тия техники. Важнейшая часть излишка в современную эпо-
ху откладывалась про запас ради капиталистического накоп-
ления. Ислам достаточно быстро достиг своих пределов; по-
степенно эти пределы начинает, в свою очередь, предвосхи-
щать и промышленное развитие. Ислам без труда' возвра-
тился к формам равновесия, свойственного покоренному им
миру; индустриальная экономика, напротив, вошла в состо-
яние хаоса и волнения: кажется, будто она обречена на рост,
но возможностей для роста ей уже не хватает.

Положение Тибета в представленной картине в каком-то
смысле противоположно позиции ислама или же современ-
ного мира. С незапамятных времен с бескрайних плоского-
рий Центральной Азии волны последовательных нашествий
обрушивались на области, где жизнь была легче: на восток,
на запад и на юг. Но после XV века этот избыток варварского
населения, переполнявший плоскогорья, натолкнулся на
эффективную оборону пушек.¹⁰ К тому времени городская
цивилизация Тибета в Центральной Азии представляла со-
бой попытку дать другой выход избытку энергии. Несомнен-
но, орды монгольских завоевателей в свое время использо-
вали все доступные тогда возможности для нашествия (рос-
та в пространстве). Тибет же выбрал для себя другое реше-
ние, которое в XVI веке предстояло, в свою очередь, принять
монголам. Население нищих плоскогорий должно было вре-
мя от времени нападать на богатые территории, в против-
ном случае оно перестало бы расти; впоследствии ему суж-
дено было отказаться от той отдушины, какую давала варва-
рам их военная активность, и найти новое применение пе-
реизбытку своей энергии. Монашество представляет собой
способ расходования избытка, изобретенный не самим Ти-
бетом, - и в ряде прочих мест он использовался гшряду с дру-
гими формами вывода энергии. В Центральной Азии край-
нее решение состояло в том, что весь избыток отдавался мо-
настырям. Сегодня надо ясно осознать этот принцип: насе-
ление какого-либо региона, которое не в состоянии разви-
вать энергетическую систему, каковой оно само и является;
население, которое не может увеличивать свой объем (с по-
мощью новых технологий или войн), должно расходовать
«пустую весь излишек, каковой оно не преминет произвес-
ти. Этой потребности и отвечал парадокс ламаизма, достиг-
шего совершенной формы после изобретения огнестрель-
ного оружия. Это радикальное решение для страны, кото-
рая уже не может находить другого выхода для энергии и в
итоге оказывается как бы в закупоренном сосуде. Нет даже
выхода, вытекающего из потребности защищать себя, рас-
ходуя для этой цели человеческие жизни и богатства: эта
страна слишком бедна и не пытается сопротивляться всерьез.
Эта страна претерпевала нашествия, но ее не завоевывали, и
"книги", о которых говорил Беллу монах, утверждая, что
Тибет время от времени завоевывают, но никто там надолго
не задерживается, - лгать не могли. Так посреди более бога-
того и лучше вооруженного мира бедная страна, закупорен-
ная как в сосуде, сумела найти проблеме излишка такое ре-
шение, посредством которого взрывное насилие заглушает-
ся, угасая внутри-, внутренняя конструкция, настолько со-
вершенная и не подверженная встречным ударам, настоль-
ко противоположная накоплению, что невозможно себе
представить даже малейшего роста системы. Безбрачие мо-
нашеского сословия несло в себе даже угрозу депопуляции.
(Как раз этой тревогой поделился с Беллом главнокоманду-
ющий тибетской армией.) Доходы монастырей обеспечива-
ли потребление богатств, сохраняя жизнь массе бесплодных
потребителей. Равновесие тотчас нарушилось бы, если бы
эти монахи не были заведомо непроизводительными и без-
детными. Труда мирян было достаточно именно для прокор-
ма монахов, а ресурсы были таковы, что объем труда вряд
ли можно было бы увеличить. Жизнь большинства монахов
сурова (вряд ли без тени сомнения можно сказать, что они
обладают преимуществом ничего не делать). Но паразитизм
лам настолько хорошо разрешает ситуацию, что жизненный
уровень тибетских трудящихся, как пишет Чарльз Белл, пре-
восходит жизненный уровень индусов и китайцев. Впрочем,
авторы согласны между собой в том, что у тибетцев веселый
характер, что они поют во время работы, что они уживчивы,
имеют легкий нрав, часто смеются (однако же зимние холо-
да ужасны, а в домах нет ни оконных стекол, ни очагов). Бла-
гочестие монахов - уже другое дело, но без него система была
бы непредставима. И невозможно сомневаться в том, что
просветленность лам воплощает в моральном аспекте сущ-
ность чистого архаического потребления, которая требует
открывать, давать, утрачивать и отвергает расчет.

В конце XVI века тибетская система распространилась на
Монголию: это обращение монголов в буддизм, выразивше-
еся в изменении экономики больше, чем в изменении рели-
гии, превратилось в единственную в своем роде развязку
истории Центральной Азии. Этот последний акт драмы пос-
ле того, как "секулярный" выход энергии посредством на-

Проклятая доля

шествий оказался перекрыт, уточняет смысл ламаизма: то-
талитарное монашество отвечает потребности остановить
рост замкнутой системы. Ислам сберегал весь избыток для
военных целей, современный мир направляет его на про-
мышленное оборудование. А вот ламаизм - на созерцатель-
ную жизнь, на свободную игру тонко чувствующего челове-
ка в мире. Если в одной картине свести все разнообразные
стороны систем, то ламаизм будет противоположен другим
системам: он один избегает активности, всегдашняя цель
которой - приобретение и прирост. Он перестает - правда,
вынужденно - подчинять жизнь прочим целям, кроме са-
мой жизни: жизнь является целью для себя самой непосред-
ственно и немедленно. В обрядах Тибета воинственные фор-
мы и воспоминания о времени царей все еще воплощены в
прекрасных танцевальных фигурах, но в виде преодолен-
ных форм, чей упадок и стал объектом ритуального пред-
ставления. Тем самым ламы празднуют победу, одержанную
над миром, чье грубое насилие вырывается наружу. Их три-
умф - буйство насилия, направленного внугрь. Но от это-
го оно не становится менее необузданным. В Тибете - еще
больше, чем в Китае - военные профессии вызывают пре-
зрение. Даже после реформ тринадцатого Далай-ламы
одна знатная семья обратилась с жалобой на то, что их
сына власти назначили офицером. И сколько Белл ни рас-
сказывал, что в Англии нет карьеры почетнее, родители
все-таки умоляли его использовать свое влияние на Далай-
ламу и поддержать ходатайство об исключении их сына
из списков. Разумеется, монашество - это не только чистая трата, но и отказ от траты, - и в каком-то смысле это I превосходное решение, достигаемое путем игнорирования

любой необходимости решения. Но нельзя недооценивать,
что это дерзкое решение заключает в себе большую выго-
ду, и недавняя история буддийского монашества подчер-
кивает его парадоксальную ценность. Эта ценность явно
соотносится с общими условиями экономического равно-
весия: она ставит человеческую активность перед ее гра-
ницами, а за пределами активности военной или производительной она описывает мир, не порабощенный никакими потребностями.