Рушди С. Шаг за черту. –СПб.: Амфора, 2010. –526 с.

 

Резервуарные лягушки

 

К вопросу о заведениях «Как у мамы»

 

Впервые с тех пор, как ушел в прошлое дадаизм, мы наблю­даем возрождение прекрасного искусства бессмысленных наименований. На эту мысль меня навел сделанный в США анонс британского кинофильма «Железнодорожная мания»1, а также премьера новой пьесы Лэнфорда Уилсона «Вирджил по-прежнему мальчик-лягушка». Пьеса мистера Уилсона во­все не о Вирджиле. В ней нет никаких лягушек. Ее название автору подсказала увиденная в Ист-Хэмптоне, на Лонг- Айленде, надпись на стене; что она означает, в пьесе не го­ворится. Впрочем, это упущение ничуть не помешало ей иметь успех.

Как говорил Луис Бунюэль, неясность—характерная чер­та предмета желаний. Разумеется, в «Железнодорожной ма­нии» нет никакой железной дороги, это предсказуемая, даже сентиментальная лента, претендующая на звание кинохита. (По сравнению с работой, скажем, Уильяма С. Берроуза — обыкновенный мыльный пузырь.) Тем не менее у фильма появилось множество поклонников; возможно, эти люди просто не способны понять даже его название, не говоря уже о совершенно загадочном, но модном арго, на котором изъ­ясняются все персонажи. И все же факт остается фактом: в «Железнодорожной мании» нет ни слова о людях, с маниа­кальным упорством записывающих время прибытия и от­бытия поездов. Единственный электровоз, который появля­ется на экране, изображен на фотообоях в спальне главного героя. Откуда же взялось это шутейное название? Из какого- нибудь каламбура, не иначе.

В поисках разгадки нам может помочь роман Ирвина Уэлша. В части, озаглавленной «Железнодорожная мания на центральном вокзале в Лейте», герои попадают на малень­кую заброшенную станцию, где один из них набрасывается на нищего старика, который на самом деле является его от­цом, в полной мере применяя то, что негодяй Алекс, герой романа Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин», назвал бы «старым ультранасилием». Здесь, конечно, слышатся отголо­ски чего-то метафорического. Кроме того, Уэлш предусмо­трительно снабжает свой роман глоссарием, предназначен­ным для американских читателей: «поддатый» — пьяный; «копаться» — мастурбировать; «трипак» — заразное венери­ческое заболевание. По крайней мере, делается попытка снабдить роман пояснениями. Однако сторонники полной абракадабры такие удобства презирают.

Интересно, сколько читателей «Заводного апельсина» или зрителей одноименного фильма, снятого Стенли Кубриком, знали, что название романа Бёрджесса происходит от якобы ходового, но на самом деле почти никогда не употребляемого британцами выражения «чудной как заводной апельсин»? А кто из них вспомнил бы значение слов «коянискатси» и «повакатси»?2 И что за тайны скрываются в песне Lucy in the Skies with Diamonds («Люси в облаках с бриллиантами»)? Или это просто рассказ о летающей по небу девочке с ожерельем?3

В наше время по-прежнему в чести старая безликая упро­щенность. Фильм о мальчике-мужчине по имени Джек так и называется — «Джек». Картина о свихнувшемся бейсболь­ном фанате носит название «Фанат». Экранизация романа Джейн Остин «Эмма» именуется «Эмма».

Тем не менее загадочность названий продолжает наби­рать обороты. Когда участники знаменитой поп-группы Oasis поют: (You're mу) Wonderwall [«(Tы моя) чудесная стена»],что они имеют в виду? I intend to ride over you on my motorbike, round and round, at very high speed («Я хочу пры­гать через тебя на своем мотобайке, снова и снова, с огром­ной скоростью»). Он и в самом деле этого хочет? Думаю, нет. А что означает выражение «бегущий по лезвию»? Да, я знаю, что люди, разыскивающие следы андроидов, называются «бе­гущими по лезвию», но почему? Ну да, да, все тот же Уильям С. Берроуз (опять!) использовал это выражение в своем рома­не. опубликованном в 1979 году; и, чтобы уж окончательно напустить туману, напомню, что в 1974 году появился трил­лер из жизни врачей под названием «Бегущий по лезвию» док­тора Алана Э. Ноурса. Но какое отношение имеет к ним одно­именный фильм Ридли Скотта?4 Харрисон Форд ни на кого не охотится и не возится ни с какими лезвиями. Неужели заго­ловок художественного произведения не должен хоть в какой- то мере раскрывать его смысл? Если, конечно, смысл есть. Возможно, некоторые авторы по примеру Берроуза или поп-группы Daddy Cool берут названия с потолка, просто прель­стившись их красивым звучанием?

В 1928 году Луис Бунюэль и Сальвадор Дали создали сюр­реалистическую экранизацию классического романа «Un Chien Andalou», в которой говорилось о чем угодно, кроме ан­далузских собак. То же самое произошло и с первым филь­мом Квентина Тарантино «Резервуарные собаки»5, в котором не было ни собак, ни резервуаров; более того, в фильме эти слова не звучали ни разу. Не было в нем ни аллюзий на собак или резервуары, ни собак в резервуарах, ни резервуаров с со­баками. Nada6 или, как сказали бы некий мистер Пинк и К°, nada, прах его побери!

Дело тут вот в чем: когда молодой Тарантино работал в одном из лос-анджелесских магазинов, торгующих видео­фильмами, его неприятие европейских режиссеров вроде Луи Маля выражалось в полной неспособности читать и перево­дить названия зарубежных кинофильмов. Последней каплей стал фильм Маля «До свиданья, дети» («Аu revoir les enfants»)— О резервуар лезанфак, — после чего Тарантино дошел до та­кой степени презрения, что все европейские фильмы клей­мил названием — как вы уже догадались — «эти, ну, типа, «о резервуарные собаки». Впоследствии он так и назвал один из своих фильмов—несомненно, в пику столь им нелюбимым европейским режиссерам. Увы, европейцы не поняли тонкой иронии. Как говорит один из героев фильма «Хладнокровный Люк», «наша главная проблема в том, что мы разучились об­щаться».

Проблема нашего времени в другом: людям просто не по­лагается ничего понимать. Возвращаясь к названию пьесы, могу сказать, что в духе времени оно было взято — «позаим­ствовано» , по мудрому совету Лу Рида, — из его же собствен­ного дорожного дневника, где было записано: «Никогда не ешьте в заведениях, которые обещают «кормить как у мамы». Чтобы предвосхитить любые попытки толкования фраз вроде «Автор, призывая вернуться к забытому дадаистскому эзотеризму, отвергает бредовые идеи современного мамаизма», хочу признаться, что в качестве названия данное словосоче­тание не имеет никакого смысла; устарело даже само значе­ние использованных в нем терминов, причем до такой степе­ни, что уже не может восприниматься всерьез. Словом, добро пожаловать в мир загадок нового типа, словесного бреда, пре­тендующего на глубокомыслие!

Август 1996 г