Смысл – настолько сложное и многогранное понятие, что, по словам А.И. Новикова, он “относится к тем загадочным явлениям, которые считаются как бы общеизвестными, поскольку постоянно фигурируют как в научном, так и обыденном общении” [1].
Рассматривая понятие “смысл”, нельзя не затронуть некоторые аспекты его положения в ряду других терминов, так или иначе связанных с истолкованием содержания разнообразных языковых единиц. Этот ряд включает такие номинации, как “значение” (в частности, лексическое значение слова) и “семантика”. В рассмотренных нами лексикографических источниках на первый план выносятся различные нюансы вышеназванных терминов. В зависимости от того, какое понятие из ряда родственных ему оказывается ключевым, автор или авторский коллектив словаря выстраивает иерархию отношений между терминами. Причем последние, при всей их взаимозависимости, могут, согласно взглядам исследователей, приобретать или терять синонимическую окраску.
С точки зрения В.П.Белянина, термин “значение” первичен. Цитируя А.Н. Леонтьева, исследователь отмечает, что собственно “значением” можно назвать то, что “открывается в предмете объективно: в системе объективных связей, отношений, взаимодействий” [2, с. 60]. Возможно, что весь мир представляет собой некое “хранилище значений”, которые непрерывно открываются людям другими людьми. Вместе с тем накопленные значения преломляются в индивидуальном сознании человека, образуя некую структуру понятий об окружающем мире в единстве с “личностным смыслом и чувственной тканью” [там же, с. 61]. Но, тем не менее исследователь полагает, что “значение”
– термин, присущий больше лексикологии, так как представляет собой “нечто, конкретно определяющее структуру в любом случае, постоянное в синхронном срезе явление” [там же, с. 59]. “Смысл” же – “нечто привязанное к определенной структуре лишь частично. Он ситуативен и свойственен больше тексту, чем слову. Он субъективен в большей или меньшей степени в зависимости от характера текста” [там же].И.А. Мельчук упоминает о том факте, что никто не сомневается ни в существовании смысла, ни в его ведущей роли при речевом общении, но, несмотря на это, смысл не доступен лингвисту в прямом наблюдении. “Смысл, как и текст, представляет собой конструкт, только еще более сложный, еще более удаленный от уровня наблюдения. Для того чтобы со смыслом можно было как-то общаться в рамках научного исследования, мы, естественно, должны уметь описывать его на некотором (в достаточной степени формальном) языке” [3,с.10]. Комплексное, по убеждению ученого, понятие “смысл” есть отражение многоуровневой структуры понимания и анализа текста, который и сам представляет собой сложную иерархию семиотических и когнитивных построений. Поэтому взгляд исследователя на суть термина “смысл” приближен, по мнению автора статьи, к концепции А.К. Жолковского, который представляет смысл в качестве некоего “конструкта – пучка соответствий между реальными равнозначными высказываниями” [цит. по: 3, с.
11].Похожего взгляда придерживается и А.В. Бондарко; для него смысл – целостное образование, но внутри возможно выделение минимальных смысловых элементов, между которыми устанавливаются структурные связи и отношения. Для исследователя структурализация элементарных смыслов является толчком к их обобщенной репрезентации в качестве значения
– исторически и социально устойчивого вида связи между языковой и внеязыковой действительностью. Такое утверждение дает возможность предположить, что лингвист проводит довольно резкую грань между значением и смыслом, считая последний лишь звеном текстовой структуры. Значение же становится всеобъемлющим термином, выражающим и отношение денотата к действительности, и его модальные аспекты, и функциональные особенности.Отчасти это мнение поддерживает и Н.Ф. Алефиренко, полагая, что смысл – это “актуализированное в речи языковое значение в сочетании со всевозможными видами внеязыкового содержания” [4, с. 4], контекстно обусловленная единица в составе значения. В связи с различением двух этих терминов ученый упоминает понятие “употребление языкового знака” [там же, с. 7], которым он предлагает заменить реализацию значения в одном из его актуальных смыслов. Само же значение в качестве терминологической единицы, по его словам, может рассматриваться как “неизменяемая, общая для всего языкового коллектива сторона содержания языка, которая и обеспечивает, собственно, взаимопонимание говорящего и слушающего в процессе речевого общения” [там же, с. 4].
Практически все исследователи, наблюдающие процесс развития понятия “смысл”, так или иначе отмечают, что “если в период, когда доминировала абсолютизация языка как самодостаточной автономной сущности, смысл часто выступал лишь как некоторое факультативное явление, находящееся на периферии интересов исследователей, то при обращении к речи, тексту, дискурсу смысл начинает фигурировать как одна из наиболее фундаментальных категорий” [1]
.А.И. Новиков стремится к обобщению учений и мнений о смысле. Его мысль о том, что “чем более высоким является уровень единиц (предложение, текст, дискурс), тем более значимым становится смысловой компонент в их семантической сфере” [там же]
, является определяющей само истолковываемое понятие. В самом деле, смысл самых “мелких” языковых единиц (например, фонологического уровня) может быть синонимичен их значению, тогда как морфологические и синтаксические единицы могут являться носителями разных смыслов и значений. А.И. Новиков дает оценку смыслу и как междисциплинарному явлению. “Он интересует, помимо лингвистики, и логику, и философию, и психологию. Несмотря на то, что в центре пересечения интересов этих дисциплин находится язык с его отнесенностью к мышлению, с одной стороны, и к действительности – с другой, каждая из этих дисциплин усматривает в данной проблеме все же свой интерес. В результате, как уже отмечалось, представление о смысле характеризуется таким большим многообразием и неоднозначностью, что складывается впечатление, как будто речь идет о каких-то разных явлениях, но почему-то называемых одним именем. Тем не менее есть основание считать, что во всех случаях, где рассматривается смысл, речь идет все же об одном и том же явлении. Задача заключается в том, чтобы найти то глубинное, наиболее общее основание, которое позволило бы интегрировать различные расплывчатые характеристики смысла в более четкое и определенное понятие” [там же].Представители разных наук дают свои толкования смыслу и не избегают путаницы в связи с сигнификацией термина рядом с аналогичными (значение, семантика, понятие, содержание, референция). Особенно характерно для многих дисциплин, так же как и в лингвистике, смешивать этот термин со значением. В частности, философия сигнифицирует последнее как “содержание, связываемое с тем или иным выражением (слова, предложения, знака и т.п.) некоторого языка” [5,с.20], то есть предполагается некоторая вариативность реализаций значения в частных случаях. Таким образом, можно прийти к заключению, что философская трактовка значения похожа на некоторые лингвистические сигнификации смысла, что неудивительно, так как языкознание заимствовало эти понятия, как и многие другие, из философии. Кроме этого, в лингвистике и связанных с ней науках применялись и другие авторские термины философов, например:
Sinn (Г. Фреге), сигнификат (Ч.Моррис), интенсионал (Карнап), signifie (Ф.де Соссюр), понимавшиеся как синонимы смысла. Одними из первых крупных исследований стали труды Б.Рассела и Л.Витгенштейна, родоначальников так называемой “аналитической или лингвистической философии”, имевшей своей целью логический анализ естественного языка и попытку создания языка “идеального”, не зависящего от случайных значений.Но, если исходить из правил логики, то, что возникает в сознании адресанта и адресата речи, тоже может и должно быть частью всей структуры текста, так как задает его имплицитные характеристики, являясь интенциональной основой всех лингвистических игр в его составе. Именно этот, прагматический пласт семантики и должен называться смыслом
. Значение же – конкретно, действенно и единично в границах собственного сигнификата, статично в синхронном языковом срезе. Оно оказывает влияние на прагматику восприятия той или иной единицы любого уровня лингвистики, но, служа отправной точкой для экспликации языкового сознания реципиента в речевой или текстовой ситуации, само значение не может быть изменено этой ситуацией. Что же касается семантики в целом, то, это понятие включает в себя и смысл, и значение. Оно представляет собой связь этих двух компонентов, являясь словно бы некой реальностью, в которой и происходит их корреляция. Путаница в терминах, определяющих понятийные категории языка и его единиц происходит из-за неразличения прагматической (включающей связь с внешней средой, языковым сознанием, референциальными особенностями взаимодействия единиц в конкретной контекстной ситуации) и собственно семантической стороны интерпретационного аппарата языка. По словам В.В.Петрова, “наиболее сложный вопрос здесь – выбор центрального ключевого понятия, позволяющего связать характеристики употребления выражений языка с их значением” [6, с. 82].Исходя из вышесказанного, можно задуматься над тем, насколько туманно на сегодняшний деньположение проблемы значения в современной лингвистике. Пересекаясь с теориями семантического анализа, речевых актов, референции, языковой логики и прагматики, она “заблудилась” в их терминологических дебрях и пока не выработала единый понятийный аппарат, конкретизирующий все ее базовые наименования. Проблема состоит еще и в том, что неизбежная субъективность в любом случае влияет на восприятие дискурса или высказывания. Поэтому возникает вопрос: а что же может быть критерием субъективности в тексте и какие именно тексты являются образцом субъективности как авторской, так и читательской?
На этот вопрос можно ответить, анализируя тексты, которые традиционно называются абсурдными, т.е. лишенными смысла. Вопрос об абсурде как лингвистическом явлении не возник на пустом месте. Если рассматривать абсурд как антоним понятия
“семантика”, “смысл”, то в рамках проблемы, поставленной под таким углом, отдельные высказывания и статьи появились уже в 60–70-х годах ХХ века [7, 8, 9]. Насколько известно, не было ни одной крупной лингвистической работы, посвященной проблеме абсурда и его истолкования в рамках семантики метаязыка автора и реципиента. Возникали отдельные мнения по поводу интерпретации абсурдного дискурса в рамках разных школ: фрейдистской [10] и герменевтической [11,12 и др.], высказывались по этой проблеме и философы [7, 13, 14, 15 и др.], и литературоведы, но последние – в контексте рассмотрения художественных достоинств абсурдных произведений литературного авангарда, не более. Из русских классиков- лингвистов “отметился” при анализе проблем семантики Л.В.Щерба, на примере составленного им предложения о “глокой куздре”, доказав, что неприемлем подход к абсурдной структуре, как к полностью лишенной смысла. На фоне этого и других выводов по данной проблеме возникает вопрос о справедливости сигнификации нонсенса в лексикографических источниках в качестве “бессмыслицы, нелепости”. Высвечивается и проблема фактической “неизведанности” его лексической и семантической структуры, метаязыковых границ, модальности и т.д.Нельзя сказать, что в таких предложениях, как “глокая куздра штеко бодланула бокра и куздрячит бокренка” и “бесцветные зеленые идеи яростно спят” нет никакого смысла. Напротив, автор первого, Л.В.Щерба, сам доказывал наличие смысла в таком дискурсе; основываясь на аффиксальных построениях и закономерностях образования падежных окончаний в русском языке, он утверждал, что в данной конструкции смысл заложен на уровне морфологии и синтаксиса. Используя словотворчество, вернее, “корнетворчество”, Л.В.Щерба добивается внешней абсурдности фразы, но даже в процессе “предпонимания” читатель сознает, что речь идет о каком-то животном, которое совершает некие действия с другим животным и его детенышем.
Второе предложение создано Н.Хомским в стремлении доказать возможность абсурдности в языковой системе. Оно сформулировано иным образом: если Л.В.Щерба составил бессмысленные лексемы из несуществующих корней и реальных аффиксов, то Ноам Хомский соединяет слова, каждое из которых имеет значение, в структуру, элементы которой, на первый взгляд, несоединимы по смыслу.Но позже Р.О.Якобсон доказал, что “бесцветные идеи – вполне осмысленное словосочетание; бесцветные идеи могут быть еще и
"зелеными", то есть незрелыми; они могут "спать", то есть бездействовать, не работать; а "яростно" в данном контексте может означать, что они бездействуют окончательно и агрессивно” [16, с. 280]. А.М.Фуко еще более радикально ограничивает возможность толкования этой абсурдной фразы: “по сути дела сказать, что фраза, подобная этой, лишена смысла, означает, что некоторое число возможностей уже исключено, признать, что речь идет не об описании сна, поэтическом тексте, зашифрованном послании или словах наркомана, но об определенном типе высказывания, которое должно каким-то образом соотноситься с видимой действительностью” [8,с. 91]. То есть, нельзя сказать, что текст абсурден, не выдвинув предположения о причине видимой бессмыслицы. А это и есть имплицитно заложенный смысл дискурса. В результате детального изучения такого текста, субъект всегда может создать гипотезу о внутреннем содержании языкового построения. В крайнем случае, даже если последнее не вызывает какой-либо ассоциации у реципиента, то почти всегда создание такого конструкта можно объяснить авторской интенцией, которую читатель или слушатель в силу своей неизбежной субъективности может не понять в данной ситуации.Но возможен и иной вариант. Если предположить, что читатель, не знакомый с авторской пресуппозицией, интерпретирует текст согласно своей точке зрения, то вполне вероятно, что он найдет совсем иной смысл, в отличие от имплицитно заложенного адресантом речи или текста. Объяснить этот парадокс можно тем, что, если невозможно по каким-то причинам определить авторскую интенцию, реципиент заменяет ее своей, исходя из того, что любое языковое образование должно иметь смысл, чтобы отражать коммуникативную направленность речи.
Вследствие этого, вычленение сигнификации абсурда, который традиционно противопоставляется смыслу, представляется достаточно трудной, но необходимой для понимания сути понятий “смысл” и “бессмыслица”задачей. Но вместе с тем вполне возможно и другое: анализ денотативных характеристик абсурда и его разновидностей даст новое освещение проблеме значения в целом, поможет вычленить новые характеристики смысла.
Библиографический список